Рождение Зимы
Шрифт:
Кейл пожал плечами:
— Он не знает другой верности, кроме верности Ланнис-Хейгам, господин. Позволь мне послать к нему человека с ножом. Это можно проделать так, что потом никто не ткнет в нас пальцем, зато потеря Наррана больно ранит Кросана, он будет уязвлен.
Гривен рассмеялся:
— Однако! Ты допускаешь, что неприязнь к человеку мешала тебе правильно рассуждать. Моя Теневая Рука, там, в Веймауте, никогда не простил бы такой необдуманный шаг. Нет, поспешные шаги нам не нужны. Завтра Тейм поведет своих людей на убой, хотя в глубине души скорее снес бы голову мне. Спасибо еще, что старые традиции до сих пор связывают их с Ланнисами и Килкри. Поскольку Кросан преклонил предо мной колено, Тейм, в свою очередь, будет действовать по
Тан Танов потер руки.
— От этого холода может растрескаться и горный пик. Пусть принесут сюда жаровню. И хлеба. Я должен быть здоровым, сильным и энергичным, если хочу насладиться тем, что принесет мне утро.
IV
Проснулся Оризиан поздно, от сновидения, ускользнувшего раньше, чем он успел его осознать. В это первое, еще затуманенное, мгновение пробуждения перед ним мелькнуло лицо брата. Он сел на кровати и оглядел комнату. В ней он жил с братом, когда тот был еще жив. Пока болезнь бродила по коридорам и палатам замка, Фариль лежал здесь, в поту, в бреду, то впадая в тяжелый сон, то выбираясь из него. В течение тех ужасных нескольких недель Оризиан спал в комнате Эньяры, пока она тоже не заболела. После этого они с Илэн перешли в комнаты горничных.
Спустя несколько месяцев его брата завернули в простыню и отвезли на Могилу на корабле с черными парусами. Оризиан не хотел возвращаться в эту комнату, а когда все же нашел в себе силы вернуться, здесь, к его удивлению, оказалось удобно и уютно. Часто лежа на этой кровати, он вспоминал брата, и почти всегда это были приятные грезы. Иногда ему казалось, что здесь все еще ощущается и присутствие матери, хотя воспоминания Оризиана о ней были немного иными, чем сны о Фариле. Запах ее волос и их прикосновение к лицу; теплые и надежные объятия; звуки ее песен — за прошедшие годы из такой мозаики сложился образ матери. Изредка она ему снилась, он просыпался и в первое же мгновение с удивлением и смятением понимал, что ее нет. Иногда от таких снов одиночество казалось еще горше, а иногда, наоборот, он становился спокойнее.
Не успел еще Оризиан полностью стряхнуть с себя сон, как вокруг него уже засуетилась Илэн, она принесла воду и одежду. Пожелав ему доброго утра, она больше почти не разговаривала с ним, хотя всем видом выражала глубокое недовольство столь поздним пробуждением. Одним словом, к моменту ее ухода Оризиану было уже невыносимо стыдно за собственную лень.
День прошел быстро. Утром они с Эньярой по мощеному броду отправились в город, побродили по рынку, толкаясь в дружелюбной толпе, и там же повстречали Джьенну, прехорошенькую девушку того же возраста, что и Оризиан. Ее отцу, торговцу, принадлежала едва ли не четверть всех прилавков на площади. Джьенна с Эньярой весело сплетничали, более или менее игнорируя Оризиана, но когда тот, воспользовавшись паузой в их беседе, вмешался в разговор и похвалил внешний вид и платье девушки, та рассмеялась. Спасибо еще, что по-дружески и с благодарностью.
Потом Эньяра хлопала его по спине и ужасно дразнилась. Он краснел и отругивался, но беззлобно. Впрочем, она скоро устала от этой игры, и они вернулись к обычной болтовне: сколько гостей приедет в замок на пир, кто станет на празднике Зимним Королем, кто из торговцев больше заработает на предпраздничной торговле.
Они набрели на ларек, в котором продавались пирожки с медом, деликатес, который всегда любил их отец. Когда они были маленькими, он часто возвращался из поездок в Драйнен или Гласбридж с пирожками, спрятанными в каком-нибудь из вьюков. Это была такая игра: Оризиан, Эньяра и Фариль азартно рылись в отцовом имуществе в поисках липких сокровищ, существование которых он отрицал до самого момента их обнаружения. Но время все переменило: и роли, и отношения, теперь уже Эньяра с Оризианом принесут отцу небольшую коробку с пирожками.
После похода в город Оризиан пошел навестить Иньюрена. Он безуспешно обыскал весь замок. В конце концов его направили через узкие ворота в задней стенке конюшни. Оттуда такой же узкий проход в стене замка с обитой железом дверью вывел его на скалы к морю. Там, у мокрого причала, стояла небольшая парусная шлюпка Иньюрена, которую ему нужно было перегнать к дальнему берегу, в устье. Это была простая, но вполне скороходная лодка, достаточно крепкая для коротких переходов при хорошей погоде. Конечно, она не выдержала бы, если бы ее на открытом месте захватил крепкий ветер или крутая волна, и значит, по мнению Оризиана, ее пора было переводить к пристани города. Он всегда радовался, когда Иньюрен брал его с собой, тем более что случалось это редко. Посадка у лодки была очень низкая, и пока она скользила по воде, можно было опустить руку и наблюдать за искрящейся на солнце бороздой. Короткая поездка от замка до пристани, где лодка останется на зимней стоянке, станет последней до того, как зима окончательно скует суденышко.
У него за спиной стоял огромный замок, в котором обитало множество людей, а здесь, на север от устья Гласа до темнеющих за рекой гор за ним глаз Оризиана не обнаруживал никаких признаков ни человека, ни человеческого жилья. Ветра почти не было, и огромный залив был на редкость спокоен. Оризиан стоял, наслаждаясь простором, наблюдая за морскими птицами, устроившими гонки друг за другом почти над самой водой. Кар Энгейс, горный хребет из массивных и суровых голых вершин, возвышался, окруженный темными лесами, подступавшими почти вплотную к северному берегу. Зубчатая линия горных вершин уходила и вправо, и влево. Он знал, что на севере они все сбегались к Гласбриджу и сливались с огромными валами Кар Крайгара, а далеко на юге они спускались к проклятому мысу Дол Херигейг, где горный хребет рушился в море хаосом разбитых скал. Этот мыс еще называли Разрушительным. Там, так далеко, что Оризиану отсюда не видно, лежит не защищенный от ветра, исхлестанный океаном, унылый и промозглый остров. Он держится в отдалении от Дол Херигейга, как будто представляет собой последнюю гору гряды, целиком соскользнувшую в воду и оставившую на поверхности только верхушку.
В преданиях рассказывается, что остров был огромным и на нем жила одна из Первых Рас, канувшая в море. Для обитателей Колгласа он имел теперь особое значение: во время Лихорадки огромное число их родственников обрели на нем свой огненный покой, поскольку тела умерших на кораблях с черными парусами свозили туда на огромные погребальные костры. Таким же было последнее путешествие брата Оризиана и его матери. Их тоже завернули в холсты и втиснули среди других трупов на палубу судна. До того мрачного года остров носил древнее название Ай Дромнон, теперь все знали его под именем Могила.
Оризиан, оскальзываясь на камнях, сполз по скалам туда, где увидел Иньюрена, который, присев у воды, тыкал в нее палкой. Край темной накидки на'кирима волочился за ним по воде.
Оризиан окликнул его:
— Что ты делаешь?
— Ищу морских ежей.
— Зачем?
Иньюрен прислонился спиной к валуну:
— Ну, во-первых, если их высушить и растолочь в порошок, то, как говорят, они предотвращают грудную мокроту, особенно если принимать с бульоном. Сам я в этом сомневаюсь, но кто знает? А во-вторых, у меня было достаточно заготовлено порошка, но Идрину понравилось его склевывать, в результате почти все исчезло между половицами.
— Эх. — Он с огорчения бросил палку в воду. — Ни одного здесь нет.
Оризиан сел рядом. Оба глядели на холмы. Иньюрен наконец заметил, что его одежда намокла, и начал выкручивать ее, что-то ворча под нос.
Через минуту Оризиан прищурился и вздернул голову. Ему показалось, что он видит что-то непонятное, неясное, блеклое. Похоже, тончайшая, не толще волоска, струйка дыма поднималась среди деревьев на том берегу.
— Ты видишь дым? — спросил он, зная, что зрение у на'киримов гораздо острее, чем у него самого.