Рожденная революцией
Шрифт:
– У вас – не бывало-с, а у нас – будет! – уверенно заявил Никита. – Я, например, верю в человеческий разум!
– Разум? Эк, куда вас хватило, – с сожалением сказал Колычев. – Ну при чем тут, помилуйте, разум? Разве речь идет о периодической системе элементов? Давайте ближе к жизни, господа. К реальной жизни, наполненной проходимцами, предательством и хамством. Так о чем бишь я? Вот взгляните, – он вытащил из ящика три карточки. – Итак, мы с вами предполагаем, что ограбили лавку либо Васька Клыч, либо Шура Рябчик, либо Алексашка Помпон. Но кто конкретно? – Он торжественно оглядел присутствующих и продолжал: – Не знаете?
– Лихо, – сказал Коля.
– Отвратительно, – поморщился Никита.
– Кое-что в этом, конечно, есть, – Вася почесал затылок.
– Мужчинам только бы драться, – вздохнула Маруська.
– Значит, бить? – спросил Бушмакин.
– Ну, тут Колычев прав, – сказал Вася. – Не целовать же их. Они людей режут, а мы их – гладь?
– Вы же интеллигентный человек, – укоризненно сказал Бушмакин, не реагируя на замечания Васи.
– Нашу работу в белых перчатках не сделаешь, – ответил Колычев. – Увы…
– Скажу так, – Бушмакин строго оглядел присутствующих. – Кто хочет здесь работать – о мордобое забыть навсегда! За мордобой – ревтрибунал, уж я позабочусь! А тебе, Василий, вот что понять надо: кругом поднимается заря новой жизни. Ты что же, всерьез думаешь, что преступники этого не видят? Видят! И я рассматриваю нашу задачу так: направить их на путь исправления. Помочь им!
– Между прочим, девять месяцев назад господин Керенский выпустил всех, рвущихся к новой жизни, – с горькой иронией произнес Колычев. – И что же? На свободе оказалось несколько тысяч опаснейших негодяев! Началось такое… Страшно вспомнить. И сейчас продолжается – вон молодой человек не даст соврать, – Колычев кивнул в сторону Коли и продолжал: – Нет, господа. Преступный мир – это преступный мир. Никогда никто и ни при каких условиях его не изменит и не исправит. Пока есть человечество, будет и преступность. Думать иначе – наивный вздор.
– Плохо же вы относитесь к человечеству, – усмехнулся Никита. – Я с вами совершенно не согласен!
Снизу, из парадного, донеслось отчаянное треньканье звонка. Никита не договорил и вопросительно посмотрел на Бушмакина. Тот, в свою очередь, – на Колычева.
Колычев достал из кармашка жилета огромные золотые часы и щелкнул крышкой:
– Да уже десятый час, господа! – удивленно сказал он. – Это, вероятно, пришли лояльные новому правительству чиновники нашей канцелярии. Я вам потом расскажу о каждом. Поласковее с ними, господа, они очень и очень нам пригодятся!
– Коля, впусти, – приказал Бушмакин.
Коля убежал. Через минуту он снова появился – несколько растерянный и притихший. Следом за ним в кабинет ввалилось человек десять мужчин в форменной одежде департамента государственной полиции. Они столпились на пороге и молча уставились на Бушмакина и ребят.
– Это новое начальство, господа, – объяснил Колычев. – Мы разбираем действующие
Худой, высокий чиновник с университетским значком на груди переглянулся с остальными.
– Мы хотели бы знать, от какой партии новое начальство? – спросил он.
– Какая разница, господа! – сказал Колычев. – Они хотят бороться с уголовниками, – это главное, я полагаю.
– Мы от партии большевиков, – жестко сказал Бушмакин. – Устраивает?
– Как нельзя больше! – улыбнулся худой и повернулся к остальным: – Поможем большевикам, господа? – Он засучил рукава форменного сюртука и, словно дирижер в оркестре, взмахнул руками.
– Берегись! – крикнул Колычев, но было уже поздно. Вся орава бросилась к ящикам с карточками.
– Стой, стрелять будем! – закричал Бушмакин, выхватывая наган.
В ту же секунду худой профессионально ударил его по запястью ребрами ладоней, и наган с глухим стуком упал на пол.
Остальные бушмакинцы даже не успели обнажить оружие. Васю сбили с ног ударом стула по голове. Никиту кто-то ткнул лицом в шкаф, и он, закатив глаза, опустился на пол. Маруська забилась в угол и истошно визжала, а Коля, раскидав нападавших один раз и второй, на третий не сумел увернуться от приема – рука попала в «замок», и Коля врезался в старинную голландскую печь. Бушмакин попытался было дотянуться до своего нагана, но худой изо всех сил наступил ему на руку, и Бушмакин потерял сознание от боли. А потом началось столпотворение… Зазвенели стекла – озверевшие «служители правопорядка» выбрасывали ящики с карточками прямо на улицу. Кто-то поджег ворох бумаг, кабинет заполнили клубы черного дыма.
Колычев, взобравшись на свою лестницу и накрыв голову папкой, испуганно наблюдал за побоищем.
Наконец все было кончено. Чиновники потянулись в коридор. Худой остановился возле лестницы.
– Надеюсь, вы с нами, Колычев? По-моему, вы всегда презирали конформистов!
Колычев высунулся из-под папки:
– То, что вы сейчас сделали, – низость!
– О, господи, – худой шутовски взмахнул руками. – Однако мы в неравном положении. Вы – высоко, и мне трудно вам отвечать… – Он резко вышиб лестницу из-под Колычева. Тот с воплем грохнулся на пол и остался недвижим.
– Подумай, мразь, – с ненавистью сказал худой и ушел, хлопнув дверью.
…Первым очнулся Бушмакин. Рука распухла и напоминала пышку с повидлом. Бушмакин поднялся, кряхтя и охая, взял со стола графин и, приводя в чувство своих товарищей, начал поливать всех по очереди: Колю, Васю, Никиту и Колычева. Потом отпил из графина. Увидел Маруську. Она по-прежнему сидела в углу.
– Что же ты? – укоризненно сказал Бушмакин. – А еще красный милиционер. Где наган?
– Вот, – тихо сказала она. – Я хотела в них выстрелить, да у меня сил не хватило взвести курок.
– Ничего, Маруська, не тушуйся, – вздохнул Бушмакин. – Не смогла, так не смогла. Мы тебе потом браунинг организуем за то, что сумела сохранить боевое оружие. А себе и всем остальным назначу по десять суток ареста – за утрату революционной бдительности и револьверов. Плохие мы еще сыщики, Маруська.
Приподнялся и сел Колычев. Увидел Бушмакина, улыбнулся через силу:
– Дали нам перцу. А что вы хотите? Они всю жизнь этим занимаются, а вы – первый день… Сколько еще времени пройдет, прежде чем вы освоите хотя бы азы сыскного дела.