Рожденный на селедке
Шрифт:
– Прости, красавица, - тихо ответил я, погладив грустную Джессику по спине. – Я буду воевать только за правду.
– Обещаешь?
– Чтоб мне лягушки Джулиуса обглодали до костей.
Часть седьмая.
Господин кастелян вел меня мимо хмурых рыцарей в тронный зал. Софи отвалилась где-то по дороге, сказав, что ей нужно привести себя в порядок. Я лишь махнул рукой и двинулся за господином Жори, который тоже был хмур, бледен и его щечки не тряслись, как раньше.
Тем временем в главный донжон слуги сносили еду, воду, бутыли с вином и сушеные травы. Рыцари придирчиво смотрели в глаза каждому смуглому человеку, подозревая в нем испанца и шпиона. Веселые бляди были по-прежнему веселыми и не прекращали попыток затащить в свои домишки особо хмурых, чтобы доставить им радость за пару гнутых монет. Ослы ревели, нищие просили милостыню, дураки обкидывались навозом и валялись в грязи. Все, как и всегда. Только с легкой ноткой войны в воздухе. Но я все еще не понимал, на кой ляд я понадобился в тронном зале, а кастелян был не настроен на разговор. Вместо этого он отругал трех слуг за то, что они недостаточно резво ходят с тяжелыми мешками, а одному даже отвесил пинка, чего за мягким толстячком ранее замечено не было.
– А где Михаэль? – спросил господин Жори, когда мы подходили к входу в тронный зал. В коридоре было полно рыцарей, но они отступали в сторону, едва завидев семенящего коротышку.
– Предатель, милорд. Пытался задушить меня, иудов сын, - кастелян в ответ вздохнул и покачал головой, словно и не удивившись. – И троллей он имал. Не христианин ни разу, представляете?
– Что за темные времена? Не отравление, так предательство. Ужель в людях ничего человеческого не осталось? – спросил он, кивая тучному рыцарю в ржавых доспехах, который передвигался с диким скрипом, сводящим зубы у всех присутствующих.
– Люди до горла состоят из говех, милорд, а оставшаяся часть – это ссаки. Чего ж от них ожидать, как не предательств и отравлений, - ответил я, вызвав слабую улыбку на лице кастеляна. – Напомните, на кой ляд я Её милости потребен?
– Не могу знать, добрый оруженосец, - покачал головой господин Жори, с трудом отпихивая в сторону гиганта в блестящих доспехах, волочащего по полу огромный двуручный меч. – Её милость велели вас сразу пред её очи доставить, как вы вернетесь. Зачем? Того не ведаю совсем.
– Скверно, - сказал я. – Если простого парнягу, вроде меня, вызывает Её милость, хорошим это не кончится. Как пить дать повесят или в колдовстве обвинят.
– Скоро узнаем, Матье, - ответил кастелян и, дождавшись, когда стража у дверей в зал откроет тяжелые двери, вошел внутрь и сразу направился к трону, где сидела королева.
К очередному моему удивлению, тронный зал был почти пуст, если не считать двух молчаливых здоровяков, стоящих возле входа, молчаливой Софи, как обычно, замершей в двух ступенях ниже королевы, меня с господином Жори и собственно самой королевы. Ни советников, ни герцога Блядской рожи я не наблюдал. Зато наблюдал печать усталости и безразличия на лице королевы, которая посерела и осунулась, но взгляд по-прежнему лучился волшебной лазурью.
– Я в курсе ваших приключений, - резко сказала королева, не дав мне открыть рот. – Софи обо всем мне доложила.
– В таком случае, смиренно молчу Ваше величество, - рек я, склонив колени, как велит этикет. – Прошу лишь господину моему вернуть свободу, ибо хоть и блядин сын он, но, несомненно, добрый человек с печатью пьянства на челе.
– Отложены все суды и разбирательства по мелочным проблемам, - сказала она, сверкая лазурным взглядом. – Есть вещи посерьезнее, дитя. Наслышана я также и о предательстве прохвоста, коий удавить тебя во сне пытался.
– Истинно так, Ваше величество. Пытался, но был связан и подвергнут очищению огнем. Верещал он, что зяблик морозной ночью, когда его перемерзлые яйчата к стволу прилипли, - губы королевы тронула легкая улыбка.
– Нет, не оруженосец ты, но настоящий шут, - сказала она, а я зарделся от похвалы и полюбил её еще сильнее. – Не то, что мой, что топит депрессию в вине, попутно имая мула. Да, да. К чему учтивость, если враг стоит на пороге и мечом собирается стучать в ворота.
– Позвольте вам служить, - ляпнул я и удовлетворенно хмыкнул, увидев, как отпала челюсть у Софи и господина Жори, пораженных моей дерзостью. – Покуда господин мой в ваших казематах, готов я быть опорой вашей и защитой. А там и шуткой печаль с чела стереть, коль захотите.
– Но Ваша милость… - пробубнил было кастелян. – Замешан этот, без сомнений добрый оруженосец, в темных делах, как и господин его. Не думаю я…
– Не думаю, что я нуждаюсь сейчас в ваших советах, - перебила его королева. – Не испугался он наказанья, за господина своего просил и в лес отправился к колдуньям, чтобы свободу он обрел. Пусть груб и не отесан этот мальчик, но искренне волнуется он за меня, не то, что напомаженные лицемеры. Да будет так. Теперь ты служишь лично мне, Матье.
– Благодарю, Ваше величество, - она царственно кивнула, а я ощутил тепло между ног и стыдливо покраснел, молясь, чтобы гульфик сдержал ревущее желание. – Прикажете приступать к обязанностям?
– Твои обязанности просты. Меня веселить в час скуки смертной, да следить за каждым словом, что ко мне летит. Слово порой может ужалить больнее, чем яд, - горько усмехнулась она. – Особенно яд родных людей. Жори, найди ему одежду. Негоже, чтобы мой слуга вонял, как замковый ров жаркой ночью. И подстриги его. Ну что за лохмы?
– Истинно так, Ваше величество, - улыбнулся господин Жори. – Мигом исправим сие безобразие. Матье, за мной. Без пререканий.
Ох, Судьба. Обрыдлая ты волочайка. Час назад я был грязным оруженосцем, а сейчас стал чистеньким слугой королевы, сидящим у её ног рядом с Софи, которая дула губы. Но мне было плевать на душевные бури прислуги, куда сильнее меня волновал сиятельный граф, которого я не видел три дня. Поэтому, только разжившись новой одеждой, пахнущей мылом, я украл из кухни жареного цыпленка и, сунув его за пазуху, отправился в подземелье, где сидели, ожидая своего часа воры, насильники, убийцы и сиятельный граф, который к ним никак не относился.
Весть о моем назначении слугой королевы разлетелась быстрее козлиной вони, посему я беспрепятственно вошел в подземелье и, скучая, поплелся вдоль камер, где сидели смутьяны. Дважды в меня летели их отходы и жидкое семя, трижды ругань, совершенно непотребная, и один раз засохший цветочек, с предложением показать попку. Обругав извращенца, я растоптал цветочек и довольный проследовал дальше, под яростное пыхтенье злокозненного педераста. На него мне, как и на всех прочих обитателей каменного мешка в недрах замка, было плевать. Я искал камеру, где сидел сиятельный граф Арне де Дариан. И он нашелся. Худ, болезненного вида, с обвислыми и грустными усами, но несомненно в здравии.