Рожденный на селедке
Шрифт:
– Не очень.
– О, что в мозгах твоих с утра? Не иначе, каша, - раздраженно ответил я. – Под шумок Её милость убрать будет проще, а свалить все на клятых испанцев.
– О, диаволы мерзейшие, - сказала Софи и глаза её округлились. – И зачем тебе похищать Её милость? Не проще ей все рассказать?
– Не проще. Её милость к чужим речам нетерпелива и невнимательна, лишь свои во главу ставить предпочитая. Да и не похищение это, а так. С сестрой ей свидеться надо.
– Так виделись они и ядом брызгались друг в друга чрезмерно.
– То песий фарс, актерская игра на публику, где каждая не собирается уступать. А вот наедине, без всяких светлейших обмудьев глядишь и пойдет разговор в другую сторону, - сказал я. – Перед собой-то им зачем кривляться?
– Сладко стелешь ты, Матье, - я облегченно вздохнул, увидев в глазах Софи копошащегося червячка сомнений. – Я с детства нахожусь при Её милости. Лишь счастья и добра желаю ей. Но если устами твоими говорит змей, а не друг?
– Ты можешь либо мне поверить, либо сдать со всеми потрохами и жалобно смотреть, как мне будут отрубать голову. Я даже на слезинку не надеюсь, - рек я, прибегая к последнему козырю. Все же Софи не была коварной висляйкой и кровожадной сукой. Любители сказок обычно нежные, как свежевыбритые щеки.
– И как ты планируешь устроить встречу?
– Для этого тебе надобно соврать, - тихо сказал я, прислушиваясь к шорохам на лестнице. Да, даже у стен есть уши, а у камней члены. – Уговори Её милость прогуляться по лесу наедине сегодня вечером. Без рыцарей, без Блядских рож и кислых мудей.
– А как планируешь ты Её милость Маргариту уговорить? – спросила Софи. – Насколько знаю я, она весьма упряма и нравом горяча, как камин раскаленный.
– Это не проблема, - ответил я. – У нас союзник есть.
– Ужель не та чернявая девица, с коей ты глаз на переговорах не спускал? – прищурилась служанка, а я воздал почести богу наблюдательности и женского коварства.
– Истинно, она. И тоже, как и ты, лишь счастья госпоже своей желает. И войну презирает рьяно, - сказал я, ничуть не покраснев.
– Не знаю я, Матье. Слишком уж план твой дерзок и безумен. Её милость запросто может тебя повесить иль голову срубить, ежели ей покажется, что ты неверен.
– Я готов пойти на это ради счастья Её милости. Люблю я её пылкой душой патриота, - честно сказал я, опустив несколько других более уместных сравнений. – Война – это дно, Софи. На коем лишь жидкий кал и трупы смердящие обитают, но никак не честность и любовь. Мы можем это изменить и покарать предателей одним махом. Поэтому так нужен этот разговор.
– Подумаю я, но пока не дам тебе ответа, - кивнула Софи, тихо вздохнув. – Где будет встреча?
– Как из ворот выходишь, налево бери к упавшему дубу. Полянку там найдешь, где я буду ждать после первой вечерней стражи, - сказал я и, развернувшись, направился вниз по лестнице. А Софи пошла относить остывший отвар своей королеве.
В условленное время я ждал в условленном месте, нарезая круги вокруг упавшего дуба, где еще совсем недавно мы сидели с Джессикой. Где-то в глубине души я понимал всю гиблость своей затеи, но иного на ум мне не пришло. Мое дело малое – следить за лошадьми, да кормить порой господина. В интригах я на так уж и хорош, но коли сам впрягся в это ярмо, то обязан дотянуть его до финальной точки.
С неба уже ярко светила луна, освещая траву и деревья жидким серебром. Где-то в чаще выл волк и трещали сухие ветви под напором свежего ветерка. В воздухе уже чувствовалось прохладное дыхание приближающейся зимы, а с ней и снега и морозов. В это время мы с сиятельным графом уже возвращались в его земли, к маленькому поместью, в котором хозяйствовала Мабелла – умом обделенная дородная баба, преданная сиятельному графу, как слепой котенок мамкиной сиське.
Вздохнув, я улыбнулся. Наверняка Мабелла сейчас жарит пирожки и кормит уток, а потом ляжет на кровати и будет пердеть забавно, попутно охая и кляня сиятельного графа за ветреность. Она жарко натопит камин, выгоняя прохладу из дома, развесит по окнам пучки чабреца и мяты, а к потолку прицепит огромный копченый окорок, капающий салом на занозистый пол. Мой дом, как давно же я в нем не появлялся. Хотел бы я когда-нибудь осесть в таком же доме вместе с Джессикой. Об этом часто говорили мы, когда лежали нагими под ивой, устав от дневных забав.
– Матье. А у нас будет замок?
– Огромный замок с неебически острыми башенками, красавица.
– А дети будут?
– Конечно. Семь маленьких шалопаев, спящих в одной комнате и вступающих в кровосмесительные соития. Потом они вырастут, и будут плести заговоры друг против друга, а оставшийся в живых станет наследником.
– Это жестоко, Матье.
– Мне бабушка рассказывала. Так и бывает. Ладно. Не расстраивайся. Их будет трое. И все мальчики. Один умный и два идиота.
– Почему идиота?
– Чтобы не хотели тыкать умного кинжалом. Тогда все счастливы будут. Умный замком потом владеть будет, а самородки будут коз имать и малафью по стенам развешивать.
– Так мне больше нравится. А ублюдки у тебя будут?
– Нет.
– Правда?
– Чтоб мне Посейдон гузно трезубцем проткнул. Ты же моя дама, Джессика.
– А ты мой рыцарь, Матье. А знаешь, я замок не хочу. Хочу домик. С яблоневыми деревьями и сеновалом. С большим сеновалом.
– Для трахомудий?
– Не только. И с камином, чтобы греться у него долгими сентиментальными вечерами, пока ты великанов и драконов убиваешь. Я буду сидеть у окошка и ждать тебя. А когда ты приедешь, выпью из тебя все соки и заездию тебя до смерти.
– Джессика…
– Чего? Мне кажется, Джулиус снова хочет пересечь границу и напасть на беззащитную страну.
Она ступила на полянку неслышно, как и её госпожа. Я вздохнул и поднял вверх руки, обратив ладони в сторону пришедших, чтобы показать, что безоружен. Джессика слабо мне улыбнулась и, обведя полянку внимательным взглядом, повернулась к своей госпоже.
– Он один, Ваше величество. Как и было условлено, - сказала она, а я нахмурился, увидев у нее на щеке свежие царапины. Джессика еле заметно покачала головой и прижала палец к губам. Интересно, они на вкус все такие же?
– Я вижу, Джессика, - ответила надменно испанка и прищурила маленькие глаза. – Не тот ли это плут, что насмехался надо мной недавно?
– Простите, Ваша милость, - я склонил голову. – То стресс во мне говорил. Я всегда глупость несу, когда мочевой пузырь мой переполнен от страха.