Розы на снегу
Шрифт:
— Товарищ Никитин беспокоится: как вы тут? Набрали ли материала для будущих работ?
— Писать есть что. И горя людского насмотрелись, и с бытом партизанским познакомились. Вот бы в сражении большом поучаствовать. Посодействуйте, — попросил Блинков.
— Сражения, конечно, дело нужное, особенно армиям, — усмехнулся комбриг. — Но в партизанской тактике сейчас меньше открытых боев, больше засад, диверсий на дорогах. Засада! — Васильев поднялся и, подойдя к окну, мечтательно произнес: — Вот окончится война. Приедет Николай Григорьевич Васильев в Ленинград, зайдет в музей. Пройдется по залам. И вдруг… Ба! Знакомые лица на картине. Так ведь это же мои ребята в засаде. Помнится, такое натворили… — И, сразу посерьезнев, твердо сказал: — Хорошо. Посодействуем.
И вот художник с автоматом за плечами шагает в группе подрывников. В вещевых мешках тол. В сумке от противогаза «профессора по взрывам» Доценко все необходимое для минирования — от батарей БАС-60 до танковых часов «Цыбули».
Месяц назад подход к железной дороге в районе деревни Заболотье и села Нового был не труден. А сейчас? Что такое? Вдоль полотна железной дороги вырублены кусты и деревья на двести — триста метров. Насыпь залита жидкой известью. Сюрприз! Патрули с собаками на каждом километре.
— Поищем другое место, — распорядился командир группы Зверев.
К рассвету отошли в глубь леса. Ноги мокрые, но о костре и речи не может быть. За железной дорогой видны избы деревни Чертсиново, где живут двадцать восемь австрийцев — охранников моста через безымянную речку. Но и там та же картина — дзот, около него бревна от разобранной деревни и оголенная местность. Зверев непреклонен:
— Будем искать удобный подход!
На исходе третьи сутки. Разделили последние размокшие сухари. Раскурили последнюю щепоть перетертой, смешанной с хлебными крошками махорки. Козью ножку бережно передавали по кругу.
— Ну, что будем делать, подрывники? Что в бригаде скажем? Ну, чего в рот воды набрали? — сердится Зверев.
Первым заговорил Эрмлер:
— Обратно нам ходу нет. Железку нужно закрыть хоть на сутки.
Его поддержал Миша Кочетов, самый молодой в группе:
— Домой мы не пойдем. Давайте подрывать мост у самого Агиева, на переезде. Фрицам в башку не придет, что партизаны решатся на такое…
Но и там неудача. И снова группа пробирается лесом параллельно железнодорожной магистрали, по которой идут эшелоны к фронту. Шагает в цепочке и Блинков… Нелегки, ох как нелегки партизанские тропы.
Ночью приблизились к селению, занятому вражескими войсками. Подошли к полотну железной дороги со стороны поля. Участок неукрепленный.
— Может, минировано? — засомневался Зверев.
Доценко вставил запалы, проверил чеку и махнул рукой Кочетову:
— Пошли, Мишук.
Зверев, Эрмлер и Блинков приготовились прикрывать их отход.
Справа мигнули огоньки. От станции Чихачево прошли патрульные. И тут же на полотне появились две пригнувшиеся фигуры. Они бежали быстро, разматывая катушку с проволокой. Нужно было торопиться, — загорелся зеленым огоньком семафор. Через пять минут показался воинский эшелон гитлеровцев.
Взметнулось малиновое пламя, осветив одинокую березу на поле. И сразу же заговорили партизанские автоматы. Стрелял по врагу и ленинградский художник Александр Блинков.
Иван Пономарев
СТУК В ОКНО
Их осталось одиннадцать человек. Предстояло выбрать командира и комиссара.
— Я предлагаю выбрать командиром Ковалева, — сказал Скурдинский.
— А комиссаром?
— Скурдинского, — послышалось сразу несколько голосов.
Так и решили.
Это были трудные дни для осьминских партизан. Беды начались с того памятного боя, когда фашистам удалось пробраться к базе.
Скурдинский дежурил тогда на кухне — готовил обед, то и дело поглядывая на тропы, откуда должны были показаться командир отряда Цветков, ушедший на встречу с подпольщиками, и группа Филиппова, занятая оборудованием запасного лагеря. Неожиданно в землянку, где находился заместитель командира отряда Иван Гурьев, вбежал дозорный и крикнул:
Иван Васильевич Скурдинский.
— Фашисты! Уже близко.
Гурьев и Скурдинский бросились к опушке леса. Действительно, прямо на лагерь через кустарники двигались вражеские автоматчики.
— Нащупали, гады, — сказал Гурьев. — Надо уходить. Нас — горсть. С такой силой не справимся.
Захватив оружие, боеприпасы и часть продуктов, партизаны стали отходить. Но не прошли они и километра, как увидели развернутую вражескую цепь.
— Залечь в кустах, приготовиться к бою, стрелять только по команде, — приказал Гурьев.
Несколько бойцов погибло, но остальные вышли из окружения и продолжали борьбу.
Жили зимой тяжело. Не хватало боеприпасов. Не было медикаментов. И вое же, разбившись на группы, отряд осьминцев устраивал засады, нападал на колонны вражеских машин, уничтожал связных, патрули, фуражиров.
Группа Гурьева готовила операцию — взрыв железнодорожного моста у станции Вересть. Но тут тяжело заболел командир отряда. Вскоре он впал в беспамятство. Решили оставить с Цветковым двух партизан, а остальным идти на операцию. Чтобы больной не простудился, принялись заготавливать для него дрова.
В это время к землянке с четырех сторон подобрались каратели. Кто-то выследил связного и привел фашистов. Как подкошенный упал на землю Гурьев, не успев даже отбросить бревно, которое нес. Застигнутые врасплох партизаны не смогли организовать серьезного сопротивления. Одни стали отходить, другие же, укрывшись за деревьями, решили отстреливаться. Но судьба группы была решена. Вскоре гитлеровцы уже шарили в землянках. Там они взяли находившегося без чувств командира отряда Якова Цветкова. Его увезли в Осьмино, долго пытали, а когда поняли, что пытками такого человека говорить не заставишь, — расстреляли.