Розы на снегу
Шрифт:
При захоронении комсомольцы в братской могиле обнаружили два пенальчика с пожелтевшими листками. Осторожно развернули и прочли:
«Ивашко Федор Власович, 1911 года. Харьковская область, М. Волчанск, Червоноармейская, 13».
«Сергей Федорович Малафеевский, 1908 года. Вологодская область, с. Нюксенцы, колхоз „Красный пахарь“».
К родным на Вологодчину и на Украину, в военные комиссариаты полетели письма…
Шумят зеленой листвой над братской могилой тридцати героев деревья. Есть среди них стройные березки, посаженные детьми комиссара Малафеевского и командира Ивашко. Пока только два эти легендарных имени золотом высечены на обелиске. Поиск остальных двадцати восьми продолжается.
Пройдет время, и люди назовут всех отважных советских воинов, дерзко проникших в тыл врага и павших там смертью храбрых.
Будет так!
Алексей Ярошенко
ОДИССЕЯ КРАСНОАРМЕЙЦА МИРСАНОВА
Самолет круто набрал высоту и взял курс на запад, туда, где еще светлела полоска неба, освещенная скрывшимся за горизонтом солнцем. Василий Мирсанов посмотрел на товарищей и подумал: «Что-то нас ждет через два-три часа?» Вспомнились напутственные слова полковника, провожавшего группу на аэродроме: «Район, куда вы летите, плохо разведан, но весьма важный. Оттуда враг подбрасывает резервы к Ленинграду. Ваша задача — мешать ему в этом, взрывать пути, пускать эшелоны под откос. Нелегко вам будет. Но иначе нельзя. Надо действовать».
Мирсанов еще раз оглядел десантников: все сосредоточенны, но спокойны, не нервничают. «Видно, крепкие ребята, повоевали, попривыкли». Повоевал и он, в прошлом шахтер-дальневосточник, видел всякое… Вспомнился первый бой… Фашисты шли густо. Цепь за цепью.
— Осколочным! — услышал Василий команду лейтенанта Орлова.
Выстрел произвел, как бывало на полигоне. Сразу заметил: перед фашистами вздыбился вихрь и в наступавшей цепи образовался разрыв. Ухнуло и соседнее орудие Федора Нелюбина. Фашистские цепи начали ломаться. Вскоре они рассыпались и откатились назад. Потом все повторилось снова. Артподготовка, атака. Позицию батальона перепахали разрывы снарядов, солдаты почернели от дыма и пыли.
Только к вечеру бой утих. Многих недосчитались. Но батальон удержал позицию.
На следующий день после бомбежки и артобстрела враг снова пошел в атаку, но теперь уже с танками. Один из них двигался прямо на орудия. Мирсанов и Филонов словно сговорились, почти разом ударили по машине бронебойными. Танк задымил.
— Горит! — радостно и удивленно крикнул Василий, будто сделал важное открытие: смотрите, мол, они могут гореть!
А Филонов уже посылал один за другим снаряды по второму танку.
В памяти всплывали другие сражения: тяжелая переправа через Ладожское озеро, ожесточенный бой под Тосно, бомбежка, а потом остервенелые атаки гитлеровцев у Павловска.
Контузия, ранение в голову и в плечо надолго уложили Василия на госпитальную койку. Он оказался в глубоком тылу — в Горьком. Потом вызов под Москву и первый вопрос полковника:
— Вы в сороковом году занимались парашютным спортом?
— Да, интересовался, прыгал.
И вот он возглавляет группу в составе двадцати человек, которая должна сегодня, 29 декабря 1941 года, высадиться на территории Эстонии…
Самолет тряхнуло. Мирсанов очнулся от воспоминаний. Яркий свет молнией хлестнул в иллюминаторы.
— Прожектор! — сказал Евгений Романенко. — Обстреливают!
Летчик бросил самолет в сторону, потом вниз. Луч прожектора отстал. Затем снова прилип к самолету. Какие-то минуты длилась эта борьба, но они показались всем долгими часами. Когда все стихло, к десантникам вышел штурман.
— В заданный район пробиться не можем, — сказал он. — Придется выбрасывать вас немного в стороне…
Группу разметало. Приземлившись возле рощи, Мирсанов подал сигнал фонариком. Ответа не было. Лишь на рассвете столкнулся с Сашей Гавриловым. Потом встретили Евгения Романенко с двумя бойцами. Четыре дня ушло на сбор группы. Трое погибли.
Радиста старшего сержанта Виктора Игнатьева не нашли совсем.
Без связи, без явок. Начало оказалось более трудным, чем предполагалось.
Днем десантники укрывались в разных местах, ночевали на кулацкой мельнице, где жили только двое рабочих.
Диверсии решили начать со взрыва железнодорожного моста через небольшую речку. Часть бойцов наблюдала за сменой часовых, другие разведывали подступы к мосту и дому возле него, где жила охрана.
Фашисты в глубоком тылу вели себя беспечно, о партизанах в этом районе еще не слышали. По кустарнику вдоль берега речки группа подошла к дому, залегла. Часовой, стоявший у крыльца, ничего не заметил, спокойно притопывал, посвистывал. Вперед пополз Евгений Романенко. Он проскользнул к дому, притаился за углом. Когда часовой подошел к нему, Романенко бесшумно метнулся вперед. Ни звука, ни выкрика.
Мирсанов подал сигнал, и в окна и двери полетели гранаты. А еще через несколько минут прогремели шесть взрывов. От моста остались лишь исковерканные балки, напоминавшие переломанные ребра гигантского животного.
На другой день но дорогам было не пройти, — сновали патрули. Группа, скрываясь по перелескам, низинами добралась до Вильянди. Подошли к хуторку. Мирсанов с одним бойцом зашли в дом. Встретила женщина лет двадцати пяти.
— Я знаю: вы — красноармейцы, — прямо сказала она. — Ходить вам днем нельзя. Спрячьтесь в сарае, сюда фашисты редко заглядывают.
Позднее разговорились, и все стало ясным. Хозяин хутора воевал в рядах Красной Армии.
Как-то хозяйка сказала, что в концлагере под Вильянди находится советский радист. Гитлеровцы схватили его во время приземления на парашюте.
— Не наш ли Игнатьев? — вырвалось у Мирсанова. — Надо разузнать.
Некоторые местные жители имели специальные пропуска и ходили в лагерь работать. Вскоре хозяйка хутора достала такой документ. С ним Мирсанов и отправился «к черту в пасть», как справедливо заметил один из бойцов.