Розы на снегу
Шрифт:
Однако листовки, которые раньше фашисты находили лишь на стенах зданий, вскоре были обнаружены и на столах в самой комендатуре. Подбросил их туда Иван Андреевич Федоров, ставший после гибели Зины Алексеевой руководителем сватковского подполья.
Дом старосты стоял третьим от края. Но партизаны в него не пошли. Они завернули в избу Ефрема Иванова — человека невидного, ко всему вроде безразличного. Это у него висело на протянутой веревке красное одеяло. Поздоровавшись с хозяином дома, оба гостя не стали задерживаться в избе, а сразу прошли через двор в огород. Там по густому малиннику они и добрались до дома старосты.
— С прибытием вас, — крепко жал руки партизанам Иван Андреевич. — Чайку вот выпейте. — И, обращаясь к сидевшему за книгой сыну, сказал: — Витя! Поди погуляй около дома.
Двенадцатилетний Витя степенно поднялся, взял с окна перочинный ножик и вышел из комнаты.
Скурдинский, проводив его ласковым взглядом, спросил:
— Ну, что тут у вас нового, Иван Андреевич?
— Позавчера собирал нас всех комендант. Был там и какой-то гестаповец, новенький, раньше я его не видел. Уговаривали, чтобы мы помогли им найти вашу базу. Чем, мол, они, немцы, скорее разобьют партизан, тем спокойнее, дескать, будем жить и мы. Назывались имена полицейских, которые понесли кару от партизан. Сидевший со мной рядом староста деревни Менюши даже вздохнул. Не знаешь, говорит, где и смерть найдешь.
— Этот обязательно найдет ее, — бросил Ковалев.
— Вообще они не всё говорят, — продолжал Федоров. — О взрыве мостов, например, ни слова. Словно они и не взлетали на воздух. Ничего не было сказано и о последних двух машинах, подорвавшихся на ваших минах. А ведь погибло семнадцать человек.
— Спасибо, Иван Андреевич, — сказал Скурдинский. — Сведения ваши ценны. А у нас к вам просьба.
— Говорите.
— Не могли бы вы побывать в Волосове? Нам туда проникнуть довольно сложно, — на дорогах заставы, в самом поселке патрули. А надо бы узнать, что там у них делается.
— Особенно на станции, — уточнил Ковалев. — Посмотрите, какие там части, что на платформах… Ну, в общем, вы сами знаете.
— Ну что же! Раз надо, схожу.
Федоров подошел к окну и посмотрел на улицу. Там по-прежнему было пустынно. Только продолжал строгать свою деревяшку сынишка Витя. Делал он это спокойно, по-отцовски. Постороннему и в голову бы не пришло, что этот мальчишка внимательно следит за дорогой. Он вовремя должен успеть предупредить отца и партизан об опасности.
Наталья Игнатьевна Субботина помыла посуду, поставила ее на полку и пошла в горницу. Там на широкой кровати, укрывшись тонким фланелевым одеялом, лежала Геля. Глаза девочки слипались, но она мужественно боролась со сном. Геля ждала мать. Она теперь всегда спит с матерью. С того самого дня, как отец ушел в партизанский отряд.
Геля отчетливо помнит, когда и как это произошло. Месяца три тому назад она проснулась ночью от какого-то шума. Прислушалась — разговаривали мать, отец и еще какие-то люди.
— Пойду я с вами, — говорил отец.
— А может, здесь будешь руководить? — спрашивал чужой голос.
— Здесь мне нельзя. Уже на примете.
— А кого же оставим здесь?
— Наташу. Мы уже кое-что с нею делали.
Взрослые шептались еще долго. Потом тихонько вышли во двор. Вскоре мать вернулась и легла в постель. Она долго ворочалась с боку на бок и о чем-то вздыхала. Геля хотела ей что-нибудь сказать, но боялась открыться, что услышала тайну. Так она и уснула. Но утром не выдержала:
— Я все слышала, мама. Ночью у нас были партизаны. Папа ушел с ними.
Наталья Игнатьевна испугалась. Лицо ее стало бледным, как полотно.
— Но я никому, никому не скажу, — поспешила успокоить мать Геля. — Клянусь тебе, мамочка. Пусть хоть режут на кусочки.
Мать прижала ее тогда к своей груди, и они долго вместе плакали. Потом мать вытерла платком слезы сначала ей, Геле, потом себе и сказала:
— Будь умницей, доченька, молчи. А то фашисты нас расстреляют.
Так они стали жить. К матери потом не раз приходили Клавдия Яковлевна Петрова, Лена Нестерова, Лида Чистова, Саша Матвеев, Саша Веников и другие, но они уже от Гели не прятались. Только частенько посылали на улицу «покараулить», а то и отнести что-нибудь куда следует. А когда изредка ночью приходил отец, он ласково называл дочку «моя партизаночка».
…Наталья Игнатьевна начала раздеваться, когда в окно кто-то тихонько постучал. Субботина замерла. Стук повторился трижды. «Наши», — сказала про себя Субботина. Геля прошептала:
— Может, папа.
В комнату вошли Скурдинский и Ковалев.
— Здравствуй, партизаночка, — улыбнулся девочке Скурдинский.
Геля опустила глаза и ответила:
— Здравствуйте, дядя Ваня.
— Привет тебе от папы. Иди спи, маленькая.
Партизаны уселись за стол. Ковалев попросил:
— Рассказывайте, Наталья Игнатьевна.
— С чего же начать? Значит, так. Листовки и газеты доставили в Должск. Геля отнесла на хутор к Марии Лисаковой и все передала. А на той неделе я сама побывала в Должске. Ходила в магазин да завернула к Михаилу Сергеевичу Круглову. Не домой, конечно, в столовой сидели. Круглов, скажу вам, в хорошем виде. Просил передать, что в группе уже четырнадцать человек, есть свой радиоприемник. Одна из его помощниц, Степанида Куприяновна Трошкова, прикидывается ненормальной. Ходит в рванье, грязная и все что-то бормочет себе под нос. А сама носит под тряпьем листовки и раздает кому надо.
— Молодчина! — не удержался Скурдинский. — А ведь пожилая.
— Под стать ей и Дмитрий Никифорович Никифоров. Ему уже за семьдесят перевалило, а он столько делает, что диву даешься. Сам переписывает сводки Информбюро, а потом их расклеивает на видных местах. А недавно такое выкинул, что все ахнули. В воскресенье взял газету с первомайским приказом товарища Сталина и устроил около церкви громкую читку. И так увлекся, что не заметил полицейских. Уже кто-то из слушателей шепнул: «Кончай, дед, читать, фараоны идут». Недолго думая, Дмитрий Никифорович сунул газету в карман проходившего в церковь сторожа. Обыскали старика полицаи. Накричали для острастки, а арестовать побоялись.