Руби
Шрифт:
Дедушка еще некоторое время метал громы и молнии. Поль сидел рядом со мной на моей кровати и держал меня за руку. Мы слушали, пока внизу все не стихло.
– Он утихомирился, – проговорила я. – Мне нужно спуститься и начать убираться.
– Я помогу, – предложил Поль.
Мы обнаружили старика свалившимся в качалку и храпящим. Я вымыла кухню и подобрала осколки разбитого кувшина, а Поль вытер стол и поставил на место мебель.
– Тебе теперь лучше пойти домой, Поль, – заметила я, как только мы закончили уборку. – Твои родители, наверно, беспокоятся,
– Мне невыносимо оставлять тебя здесь с этим… этим пьяницей. Его нужно посадить под замок и выбросить ключи за то, что он сегодня натворил. Несправедливо, что бабушки Катрин больше нет, а он вот здесь. Это небезопасно для тебя.
– Со мной ничего не случится. Ты знаешь, каким он становится после приступа бешенства. Он проспится и встанет голодным и сожалеющим о вчерашнем.
Поль улыбнулся, покачал головой, протянул руку и ласково погладил меня по щеке, его глаза были добрыми и теплыми.
– Моя Руби всегда оптимистка.
– Не всегда, Поль, – сказала я печально. – Теперь уже не всегда.
– Я зайду утром, – пообещал он. – Чтобы посмотреть, как идут дела.
Я кивнула.
– Руби, я…
– Тебе лучше идти, Поль. Я больше не хочу мерзких сцен сегодня.
– Хорошо. – Он поспешно поцеловал меня в щеку, прежде чем поднялся. – Я намерен поговорить с отцом. Я намерен добраться до истины.
Я попыталась улыбнуться, но мое лицо было как пересохший хрупкий фарфор из-за всех этих слез и печалей. Я боялась, что просто развалюсь на куски прямо на глазах у Поля.
– Я это сделаю, – повторил парень, стоя у двери. Затем он повернулся и вышел.
Я глубоко вздохнула, убрала кое-какую пищу и отправилась наверх, чтобы снова лечь. Я никогда не чувствовала себя такой усталой. Я проспала большую часть оставшегося дня. Если кто-то и приходил в дом, я ничего не слышала. Но вечером меня разбудил звон кастрюль. Кто-то двигал мебель внизу. На мгновение я села на кровати, ничего не понимая. Затем, опомнившись, быстро встала и направилась вниз, где обнаружила деда, стоящим на четвереньках и вытягивающим расшатанные половицы. Все дверцы шкафов были широко распахнуты, все горшки и сковородки вынуты из шкафчиков и разбросаны по кухне.
– Grandpere, что ты делаешь? – спросила я. Он повернулся и уставился на меня. Такого выражения глаз я у него никогда не видела раньше – только обвинение и гаев.
– Я знаю, что они спрятаны у нее где-то здесь, – проговорил он. – Я не нашел их в ее комнате, но знаю, что они у нее где-то здесь. Где они, Руби? Они мне нужны, – простонал он.
– Что, Grandpere?
– Ее запасец, ее деньги. У нее всегда была горстка, отложенная на черный день. Ну вот, черные дни пришли. Деньги мне нужны, чтобы починить мотор и купить кой-какое снаряжение. – Дед присел на корточки. – Я должен теперь больше работать, чтобы у нас обоих была нормальная жизнь. Где деньги?
– Нет никакого запаса, Grandpere. У нас тоже было тяжелое время. Я однажды приезжала в твою хижину, чтобы узнать, смогу ли заставить тебя помочь нам. Но ты был в невменяемом состоянии, валялся на галерее, – заявила я старику.
Дед потряс головой, его глаза смотрели с бешенством.
– Может, она никогда не говорила тебе. Она была такой… скрытной даже со своими. Здесь где-то лежит запасец, – решил он, шаря глазами по сторонам. – Пусть потрачу время, но найду их. Если деньги не в доме, то запрятаны где-то снаружи, а? Ты видела или слышала когда-нибудь, как она копала там, снаружи?
– Нет никаких денег, Grandpere. Ты просто теряешь время.
На кончике моего языка сидело желание рассказать деду о моих деньгах, полученных за картину, но будто бы бабушка Катрин все еще была здесь, стояла рядом со мной и запрещала мне даже словом упоминать о них. Я отметила про себя, что надо будет переложить деньги под свой матрас на тот случай, если дед в поисках ценностей решится заглянуть в бабушкин сундук.
– Ты голоден? – поинтересовалась я.
– Нет, – быстро ответил старик. – Я выйду на задний двор, пока не стемнело, и поищу там.
После его ухода я поставила обратно все горшки и сковороды и подогрела для себя ужин. Я ела чисто механически, едва понимая, что ем. Ела только потому, что знала, как это необходимо для поддержания сил. Затем я вернулась наверх. Я слышала безумное копание дедушки на заднем дворе, его ворчание и проклятия. Я слышала, как он переворачивал все в коптильне и даже грохотал в уборной. Наконец он выдохся и вернулся в дом. Я слышала, как он готовил себе что-то выпить. Его разочарование было столь велико, что он стонал как теленок, потерявший мать. И под конец заговорил с духами:
– Куда ты спрятала деньги, Катрин? Мне необходимы эти деньги, чтобы заботиться о нашей внучке, разве не так? Где они?
Наконец старик утих. Я подкралась на цыпочках и посмотрела через перила. Я увидела, что он расслабленно сидел у кухонного стола, голова покоилась на руках. Я вернулась в комнату, села у окна, увидела рогатый месяц, наполовину скрытый темными тучами, и подумала, что этот же месяц плыл высоко над Новым Орлеаном. Я пыталась вообразить свое будущее. Как буду богатой и знаменитой. Как буду жить в большом доме. Ведь именно это предсказывала бабушка Катрин?
Или все это только мечта? Просто еще одна паутина, сверкающая в лунном свете, мираж драгоценного полотна, сотканного в темноте, ожидание, полное обещаний, таких же пустых и невесомых, как и сама паутина.
Никогда прежде мне не приходилось испытывать такого ощущения, будто время течет медленнее, чем на самом деле, как это было в дни, последовавшие за похоронами бабушки Катрин. Каждый раз, когда я смотрела на старые, потускневшие медные часы в оправе из вишневого дерева, стоящие на подоконнике в мастерской, и видела, что вместо часа прошло только десять минут, я была удивлена и разочарована. Я старалась заполнить чем-то каждую минуту, загрузить и руки, и ум работой, чтобы не думать о прошлом, не вспоминать, не горевать, но, как бы много и тяжело я ни работала, всегда оставалось время для воспоминаний.