Руби
Шрифт:
Жан был спортсменом – звезда на беговой дорожке, замечательный яхтсмен. Он мог заставить нашу парусную шлюпку рассекать воду озера Понтчартрейн даже при ветре, недостаточном, чтобы пошевелить ветлы на берегу.
– Нет ничего удивительного в том, что он был любимцем отца, а мать просто обожала своего милого мальчика. Но я не ревновал, – быстро добавил отец, – я всегда был больше расположен к бизнесу, чувствовал себя более уютно в конторе, разбираясь в цифрах, разговаривая по телефону и заключая сделки, чем на игровом поле или под парусом в окружении красивых молодых женщин.
Жан обладал удивительным очарованием. Ему не надо было стараться приобретать друзей или добиваться знакомств. Женщины и мужчины одинаково стремились быть подле него, ходить в его тени, быть отмеченными его словами и улыбкой.
Наш дом в те времена всегда был полон молодых людей. Я никогда не знал, кто обоснуется в нашей гостиной, или будет есть в нашей столовой, или блаженствовать в нашем бассейне.
– Насколько он был моложе тебя? – спросила я.
– На четыре года. Когда я окончил колледж, Жан поступил в него и был уже звездой колледжа на беговой дорожке, его избрали президентом класса и он стал популярным членом студенческого землячества.
– Легко понять, почему отец не чаял в нем души и мечтал о великих делах, которые Жан сможет совершить, – рассказывал мой отец, направляя машину от поворота к повороту, все дальше и дальше, к более оживленным деловым районам Нового Орлеана. Но меня не так увлекала наша поездка, среди людских толп и несчетного числа магазинов, как рассказ отца.
Мы остановились у светофора.
– Я еще не был женат. Мы с Дафной только начали встречаться, а отец уже намечал планы женитьбы Жана на дочери одного из своих деловых партнеров. Это должен был быть брак, угодный небесам. Она была привлекательной молодой леди, ее отец был так же богат, как и мой. Свадебная церемония и прием соперничали бы с королевскими.
– Как Жан смотрел на это? – спросила я.
– Жан? Он боготворил отца и делал все, что тот хотел. Жан думал об этом как о неизбежном. Он бы очень тебе понравился, ты бы его полюбила, я уверен. Он никогда не унывал и, несмотря ни на что, всегда видел радугу после бури.
– И что же с ним произошло? – наконец спросила я, страшась ответа.
– Несчастный случай на озере Понтчартрейн, перевернулась шлюпка. Я редко выходил с ним в плавание, но на сей раз поддался на его уговоры. Он всегда пытался сделать меня более похожим на себя, всегда учил меня больше радоваться жизни. По его мнению, я был слишком серьезен, слишком ответствен во всем. Обычно я не обращал внимания на его недовольство мной, но на сей раз он настаивал на том, что мы должны больше походить на братьев. Я размяк. Мы оба выпили слишком много. Разразился шторм. Я хотел немедленно повернуть назад, но он решил, что будет значительно интереснее принять вызов, и шлюпка перевернулась. Я был уверен, что Жан не пропадет. Он плавал лучше меня, но мачта ударила его в висок.
– О нет, – простонала я.
– Долгое время он находился в бессознательном состоянии. Отец не останавливался ни перед какими тратами, нанял лучших врачей, но никто из них не мог ничего сделать. Жан был подобен какому-то растению.
– Как ужасно.
– Я думал, мои родители никогда не придут в себя, особенно отец. Мать стала еще более подавленной. Ее здоровье ухудшилось раньше, чем здоровье отца. Менее чем через год после несчастного случая с братом у нее произошел первый сердечный приступ. Она выжила, но осталась инвалидом.
Мы продолжали ехать по направлению к центру, углубляясь в деловой район. Отец сделал поворот, затем другой и наконец сбавил скорость, чтобы ввести машину на парковку, но не выключил двигатель. Он смотрел вперед и продолжал вспоминать:
– Однажды отец пришел в мою контору и закрыл дверь. Он очень сильно постарел после несчастного случая с братом и болезни матери. Когда-то гордый, сильный человек, теперь он ходил с опущенными плечами, понурой головой и согнутой спиной. Он стал бледным, глаза потускнели, его энтузиазм в отношении бизнеса совершенно иссяк.
«Пьер, – сказал он. – Я не думаю, что твоя мать долго задержится на этом свете, и, честно говоря, чувствую, что мои собственные дни сочтены. Чего бы нам хотелось больше всего, так это чтобы ты женился и завел детей».
Мы с Дафной и так собирались пожениться, но после этого разговора я стремительно ускорил наши приготовления. И хотел также попытаться немедленно завести детей. Дафна понимала это. Но проходил месяц за месяцем, и когда у нее не появилось и признака беременности, мы обеспокоились.
Я показывал ее специалистам, и они пришли к заключению, что Дафна не может стать матерью. Ее организм просто не вырабатывал какой-то гормон. Я забыл точный диагноз.
Эта новость опустошила моего отца, который, казалось, теперь жил единственно ради того, чтобы увидеть внука. Вскоре после этого умерла моя мать.
– Как ужасно, – проговорила я. Он кивнул и выключил двигатель автомобиля.
– Отец впал в глубокую депрессию. Он редко появлялся на работе, долгие часы проводил, просто уставясь в пространство, и все меньше и меньше следил за собой. Дафна ухаживала за ним, насколько это было в ее силах, но все же в какой-то мере видела здесь и свою вину. Я знаю, все было именно так, хотя она по сей день отрицает это.
Наконец мне удалось заинтересовать отца охотничьими поездками. Мы отправились на протоку поохотиться на уток и гусей и заключили договор с твоим дедом, он вызвался быть у нас проводником. Так я встретил Габриэль.
– Я знаю, – произнесла я.
– Ты должна понять, какой темной и безотрадной казалась мне в те дни моя жизнь. Блестящему будущему моего красивого, очаровательного брата не суждено было состояться, мать умерла, жена не могла иметь детей, а отец день за днем скользил в небытие.
И вот… Я никогда не забуду то мгновение… Я случайно повернулся, разгружая на причале автомобиль, и увидел Габриэль, прогуливающуюся по берегу канала. Ветер взметнул ее волосы и поднял вокруг головы. Ее волосы, они такие же темно-красные, как и твои. У нее была ангельская улыбка. Мое сердце остановилось, кровь прилила к вискам, и я почувствовал, что мои щеки сделались малиновыми. Рисовый трупиал опустился на плечо девушки, и, когда она вытянула руку, он важно прошелся к ее ладони, прежде чем взлететь. Я все еще слышу ее серебряный смех, ее похожий на детский, чудесный смех, который ветром был принесен к моим ушам.