Руби

Эндрюс Вирджиния

– Здравствуйте, – поспешно сказала я.

Он прочесал своими длинными пальцами дикие пряди редких светло-каштановых с сединой волос, сгоняя их со лба, сверкнул улыбкой, но вскоре глаза его вновь стали серьезными.

– Где вы учились живописи до настоящего времени, мадемуазель? – спросил он.

– Совсем немного в средней школе, – ответила я.

– В средней школе? – переспросил он, опуская вниз уголки рта, будто я сказала «в исправительной школе». Профессор повернулся к отцу, ожидая объяснений.

– Именно поэтому я и посчитал,

что для нее было бы огромным благом сейчас брать частные уроки у имеющего хорошую репутацию и высокочтимого преподавателя, – сказал отец.

– Я не понимаю, месье. Мне сказали, что несколько работ вашей дочери были приняты одной из наших картинных галерей, и я полагал, что…

– Это правда, – ответил отец, улыбаясь. – Я покажу вам одну из ее картин. Пока единственную, которой располагаю.

– О? – Лицо профессора Эшбери выражало недоумение. – Только одна?

– Это целая история, профессор. Но приступим к главному. Пожалуйста, сюда, – подсказал отец и провел профессора в свой кабинет, где все еще на полу у письменного стола стояла моя картина, изображающая голубую цаплю. Некоторое время профессор рассматривал ее, а затем шагнул вперед, чтобы поднять картину.

– Можно? – спросил он папу.

– Конечно, пожалуйста.

Профессор Эшбери поднял картину и какое-то время держал ее на вытянутой руке. Затем он кивнул головой и медленно опустил полотно.

– Мне это нравится, – объявил он и повернулся ко мне. – Вы передали ощущение движения. Картина реалистична и тем не менее… в ней присутствует что-то таинственное. Заметно умное использование теней. Фон тоже схвачен довольно хорошо. Вы провели какое-то время на протоке?

– Я прожила там всю жизнь, – ответила я. Глаза профессора Эшбери загорелись интересом. Он покачал головой и повернулся к папе.

– Простите, месье, – сказал он. – Я не хочу вмешиваться в чужие дела, но мне показалось, вы представили Руби как вашу дочь?

– Я сделал это, и она действительно моя дочь, – ответил отец. – Но она не жила со мной до сих пор.

– Понимаю, – проговорил профессор, вновь переводя взгляд на меня. Казалось, он не был поражен или удивлен полученной информацией, но чувствовал, что должен продолжить оправдание своего интереса к нашей личной жизни. – Я люблю побольше знать о своих учениках, особенно тех, кого беру частным образом. Искусство, настоящее искусство, оно идет изнутри, – говорил он, прикладывая ладонь правой руки к сердцу. – Я могу научить ее технике, но то, что она приносит на полотно, – это что-то, чему нельзя научить и чего не может дать ни один преподаватель. Она приносит себя, свою жизнь, свой опыт, свое видение, – сказал он. – Понимаете, месье?

– Э… да, – ответил папа. – Конечно. Вы можете все узнать о ней, если пожелаете. И все же главное – что подсказывает вам опыт, верите ли вы в способности моей дочери?

– Абсолютно, – заявил профессор Эшбери. Он вновь посмотрел на мою картину и опять повернулся ко мне. – Возможно,

она станет самым талантливым моим учеником из всех, что у меня когда-либо были, – добавил он.

Мой рот раскрылся, а лицо отца осветилось гордостью. Он просиял широкой улыбкой и кивнул головой.

– Я так и думал, хотя и не эксперт по живописи.

– Чтобы увидеть, какой здесь скрыт потенциал, не нужно быть экспертом по живописи, – заметил профессор, еще раз переводя взгляд на мою картину.

– Позвольте тогда показать вам студию, – предложил отец и повел профессора по коридору. Я последовала за ними. На профессора студия произвела огромное впечатление, как произвела бы и на любого другого человека. Так мне кажется.

– Лучше даже, чем у меня в колледже, – прошептал он, будто не хотел, чтобы его услышали попечители.

– Если я во что-то поверю, то уж отдаюсь этому полностью, профессор Эшбери, – заявил отец.

– Я вижу, что это так. Очень хорошо, месье, – проговорил он с некоторой помпезностью. – Я принимаю вашу дочь в состав моих учеников. При условии, конечно… – добавил он, переводя глаза на меня. – При условии, что она безусловно готова принять мое обучение.

– Я уверен в ее согласии. Руби?

– Что? О да. Спасибо, – быстро проговорила я. Я все еще поглощала предыдущие комплименты профессора Эшбери.

– Я проведу вас еще раз через основы, – предупредил он. – Научу дисциплине, и только когда сочту, что вы готовы, только тогда отпущу на волю ваше собственное воображение. Многие рождаются одаренными, – рассуждал он, – но только некоторые, наиболее дисциплинированные, способны развить свой талант.

– У нее есть это свойство, – заверил профессора отец.

– Посмотрим, месье.

– Пойдемте ко мне в кабинет, профессор, и обсудим финансовую сторону, – предложил отец. Профессор Эшбери, глаза которого все еще были прикованы ко мне, кивнул. – Когда она сможет приступать к занятиям, профессор?

– В следующий понедельник, месье, – ответил он. – Несмотря на то что у нее одна из лучших студий в городе, я все-таки время от времени, возможно, буду приглашать ее посетить мою студию, – добавил он.

– Это не будет проблемой.

– Tr`es bien, [20] – проговорил профессор Эшбери. Он кивнул мне и вышел вместе с отцом. Мое сердце стучало от возбуждения. Бабушка Катрин всегда верила в мой талант живописца. Она не была достаточно образованна и мало знала об искусстве, и тем не менее в глубине души была убеждена, что я добьюсь успеха. Сколько раз она уверяла меня в этом, а теперь вот учитель живописи, профессор колледжа, только раз взглянув на мою работу, заявил, что, весьма возможно, я стану лучшей его ученицей.

20

Очень хорошо (франц.).