Ручьи весенние
Шрифт:
Концерт шел без антракта. Неточка удалялась на минутку и снова возвращалась. Лишь дважды сменял ее баянист вальсами.
— Не устала, соловушка? — спросил ее Иван Иванов, когда артистка вошла в закуток и села перед зеркалом. Она отрицательно качнула головой и спросила:
— Что за девушка сидела рядом с Андреем?
— Та самая, что толклась у него в комнате, когда я заходил к нему.
— Его любовница?
— А я знаю?
— А этот… — с деланным равнодушием спросила Неточка.
— Который этот? — В глазах Иванова мелькнуло
— Ну такой огромный, черный, рядом с Андреем?
И хотя она сказала все это как бы между прочим, чуткое ухо администратора уловило в звуках ее голоса нечто большее, чем простое любопытство.
— Этот библейский Голиаф, который с таким азартом аплодировал тебе? — Проницательный толстяк взглянул на Неточку в зеркале и шутливо погрозил ей пальцем: — Проказница! Ой, проказница! Это директор эмтээс — Боголепов. Говорят, гроза всех молодых женщин района…
— То есть? — Неточка быстро повернулась к своему оруженосцу и посмотрела на него с таким откровенным любопытством, что догадливый толстяк негромко свистнул.
— То есть по себе можешь судить, какое впечатление он производит на женщин, — лукаво отшутился администратор, а сам подумал: «Надо немедленно увозить ее отсюда». — Береги свои силушки! — сказал он вслух. — Я думаю объявить сейчас «Широка страна моя родная». А на сладкое «Едем мы, друзья». И завтра утречком — в Бийск. Там у меня запланировано…
— Иди объявляй!
Концерт окончен. Вера поднялась со стула.
— Ты проводишь меня, Андрюша?
Андрей рассеянно взглянул на нее.
— Да, конечно.
Обида и унижение горьким комом подкатывались к горлу Веры. До самого Предгорного шли молча.
— Ты, может быть, хочешь пойти к этой… к Белозеровой? — сдавленным голосом спросила она.
— Нет, пойду домой.
— Зачем ты лжешь мне?! — вспылила Вера. — Ты, конечно, пойдешь к ней! Пойдешь! — выкрикнула Вера и, низко наклонив голову, побежала к калитке.
— Вера! Ве-ро-чка! — Андрей устремился за ней. Вернуть ее, объяснить все, что его мучает! Но калитка была уже заперта. — Этого еще не хватало! Это черт знает что такое! — твердил он, вконец расстроившись.
Певица и администратор остались одни.
— Ну, малютка, пойдем.
— Куда?
В зале слышался топот выходившей публики.
— Как куда? В целинно-залежный отель!
…Неточка шла быстро. Расстроенный администратор еле поспевал. Он отлично понимал душевное состояние актрисы.
Она вошла в комнату и молча остановилась у порога.
— Ну, птичка моя, раздевайся, будем ужинать.
— С кем? — зловеще-тихо спросила Неточка.
— Как с кем? С любящим, верным твоим Иванчиком, мое солнышко… Надо будет и аккомпаниатору подбросить парочку бутербродиков. Бедняга так старался…
— Это безобразие! — закричала Неточка, давая полный простор своему возмущению. — Я думала, хоть поблагодарить зайдут!
— Ты все время забываешь, радость моя,
— Замолчи!
Иван Иванов сник.
— Вот что… — Поднимаясь с табуретки и глядя на растерянного «друга», она закончила властно: — Сейчас же иди к этому… Ну… — она нетерпеливо щелкнула пальцами, — к Боголепову и скажи ему, что я хочу его видеть. Пусть сейчас же придет ко мне.
— Но, дорогая моя детка…
— Ивва-а-но-овв! — раздельно и властно произнесла Неточка и так угрожающе посмотрела в покорные глаза несчастного толстяка, что тот задрожал.
«Вот с таким же лицом в Москве она войдет в дирекцию, вытаращит свои синие глазищи и скажет: «Дайте мне другого администратора. Этот толстый Иванов меня раздражает! Я не могу с ним работать!»
— Ну, дай я хоть лакировки сниму, ведь темно же, грязь!.. — пробормотал Иван Петрович.
— Мма-а-рш! — крикнула Неточка и с неожиданной силой вытолкнула администратора за дверь.
Иван Петрович, очутившись в темноте холодной ночи, зябко поежился, второпях влип в какую-то жижу.
«Запорол лондонские лакировки!» — с сокрушением подумал Иванов, но, вспомнив о своей миссии и подумав о взбешенной Неточке, он забыл о лакировках.
…Боголепов жил в таком же новеньком пахнущем смолой, бревенчатом и тоже еще не обставленном домике, он сидел за немудреным дощатым столом. Иван Петрович невольно залюбовался обнаженными плечами и руками «Голиафа» с тугими выпуклыми мускулами. Защитная праздничная гимнастерка и узкий кавказский пояс висели на спинке простой железной кровати.
Голиаф улыбался всем своим крупным прекрасным лицом. Как видно, он только что с аппетитом поужинал: на столе стояла тарелка с остатками соленых огурцов и помидоров.
Боголепов, очевидно, все еще пребывал под впечатлением изумительного концерта и прочитанного письма от жены, писавшей, что у него родился давно ожидаемый им сын… «Я его назвала Константином», — писала еще слабой рукой Елизавета Матвеевна.
— Добрый вечер и приятного аппетита! — вкрадчиво сказал Иван Петрович, снимая шляпу, и, осмотревшись, бережно положил ее на некрашеный подоконник.
— Добрый вечер!
— Ну, как вам понравился наш концерт? — загадочно улыбаясь, спросил Иван Петрович.
— Знаменитый концерт! Я буду прямо говорить — обалдел! Меня как обухом по голове ударили!.. — восторженно заговорил Боголепов.
— Очень, очень рад! — все так же льстиво улыбаясь, заговорил Иван Петрович, относя восторг великана к его увлечению артисткой, и решил прямо, приступить к делу. — Я пришел к вам вестником радости, — сказал он, придвигаясь ближе, понижая голос и оглядываясь, не слышит ли их кто. Но, удостоверившись, что они одни, Иван Петрович осмелел: — Анна Алексеевна приглашает вас к себе…