Ручьи весенние
Шрифт:
Глухарка вытягивала шею, поворачивалась к петуху то одним боком, то другим и, приспустив хвост, как-то вся приседала на качающейся под нею ветке и квохтала. Это был не то вздох, не то стон… Андрею открывалась сокровенная жизнь птиц: «тайное тайных» векового леса.
А чарующая, древняя как мир песня все лилась и лилась с высокой кроны сосны.
Андрей пытался уловить мелодию глухариной песни и не мог. В простой на первый взгляд, как просто все в природе, глухариной песне, в то же время ему чудилась такая поэтическая глубина, в каждом колене ее было столько тончайших оттенков, что ни запомнить, ни тем более воспроизвести
Неизвестно, сколько бы еще времени любовался Андрей певцом и глухушей, если бы сбоку не грянул оглушающий выстрел. Глухарь дрогнул, на секунду задержался на сучке и упал в жидкий, фонтаном брызнувший снег.
Витька Барышев с дымящимся стволом крупнокалиберной берданки подскочил к поверженному петуху и поднял его за поникшую голову.
Гул выстрела нарушил очарование леса. Все замерло. Даже тетерева смолкли, а конопатое лицо Витьки сияло радостью.
Андрей тяжело вздохнул. «Не будет покоя», — подумал он и шагнул навстречу молодому охотнику.
Никогда еще Андрей так нетерпеливо не ждал тепла, наступления настоящей весны. Он верил, что в горячке полевых работ обмелеют и тоска и боль, забудется то, что никак не забывалось сейчас. Но настоящая весна, как назло, не наступала, хотя давно прилетели крылатые ее вестники: грачи, жаворонки, журавли. А Витька Барышев видел и первых уток. Появилась даже синица, но и она, против обыкновения, не принесла на хвосте настоящей весны. День тепло, неделю холод.
— На хромом пегом быке едет нынче на Алтай весна. В прошлом году в эту пору разгар сева был, нынче без шубы и на задворки не выйдешь, — говорили местные крестьяне.
— Зато и снегов! Нынче ухватывай, сей не жалей, окупит землица-матушка!
— Мы-то спешим, да она не торопится. Будто чует целина, что доживает последние денечки; как ленивый тракторист, глаз продрать не хочет, — шутили механизаторы.
— Пусть не торопится, пусть будет поздняя, да вода спорая — верное это дело к урожаю!..
Примет незаурядного будущего урожая было много. Накопленные поколениями наблюдательных землеробов — они радовали сердца людей. И о чем бы ни говорили и колхозники и трактористы, а обязательно возвращались к посевной, к урожаю: так хотелось, чтоб после многолетней засухи — припожаловал бы, наконец, этот долгожданный урожай-батюшка.
…Тракторные отряды вышли в поле по снегу. «Задерживать талые воды, прибивать влагу», — как говорилось в приказе директора МТС.
Радовались выезду в поле беспокойные тракторные бригадиры. Так радуются рыбаки перед началом путины, охотники — при сборах в тайгу. Неискоренима в душе человека весенняя тяга из жилья под просторный купол неба.
— Пусть даже померзнешь немного, зато увидишь, разберешься, что у тебя есть, чего не хватает.
Но нынче тракторные отряды мерзли в поле больше чем следует…
И вот, наконец, после нудной «сивой перемежицы» выдался безветренный теплый вечер. Задымились, запаровали поля, залились в благословенной лазури жаворонки. Казалось, небо потрескивало от их пения Из прокопченных бригадных станов на солнечный угрев вылезли трактористы, прицепщики, повариха, разнежились, засмотрелись на широкий простор.
Река заливала луга. За лугами, в дымчатой дреме — лес, за зубчатую его гриву садилось
«Поход в будущее! Я — в голове колонны…» Саша начал было складывать стихи, но, почувствовав их убогость, бросил. «Буду лучше смотреть и мечтать…»
На не одетый еще тополь у стана сел скворец, вытянул шейку в сторону уходящего солнца и залился на разные голоса.
Бригадир Шукайло поднял чернокудрую голову:
— Оттаял, сердяга! А то все сидел, напялив черненый свой полушубчишко на самые глаза, и думал, наверное: «С такого бы холоду сто граммов тяпнуть!»
К трактористам подошел старый чабан из колхоза «Красный урожай», пасший овец на целинной гриве.
— Чему радуетесь, мужики?
— Весеннему ворожею — скворцу, — ответил за всех бригадир.
— Да что-то они нынче ворожат, ворожат, а наворожить не могут: упирается весна, да и только. Я вот собственными глазами суслика видел. А уж если этот стервеныш макушку из норки покажет, значит пришла она, матушка. Нынче же смотрю и не верю: «Обманет!» — Старик замолчал и тоже засмотрелся на жаркий золотой закат.
А весна на разные голоса продолжала уверять, что она пришла. Перекликались остановившиеся в полях на ночевку легкоперые казарки; радуя сердца охотников, жирным баском гоготали гуменники; со свистом, как пущенные из пращи, неслись утки разных пород. А под самым куполом неба, на широких спиралях, роняя грозный клекот, плавал властелин воздушных и степных просторов, узорнокрылый беркут-балопан. Черный, белохвостый, он в отблесках зари то занимался пламенем, то краснел, как живой флаг. Степь казалась безмерной, молитвенно тихой. В таком же безмерном покойном небе проплывали румяные облака. Хмельным весенним маревом курилась непросохшая целина. Она дышала ароматами старого ковыля, духмяной горечью полыни.
И гомон птиц на солнцезакате и терпкие запахи земли волновали трактористов.
— Марит-то, марит-то, батюшки! Ночью того и гляди первый дождичек соберется. — Опьяневшими глазами Иван Анисимович окинул медленно гаснувший закат и пошел. Он не мог усидеть у будки, ему хотелось с глазу на глаз побыть с весной.
Шукайло сел на кротороину и стал «пытать грунт». Земля на глуби была еще тверда и мертвецки холодна, но корочка уже отмякла и ожила. На прогретой дернине, приподнимая бурую ветошь, уже пробивались чуть заметные ворсинки изумрудной травы. Острые, как шильце, с первой же минуты своего рождения они набирали силу: неудержимо тянулись к теплу, к солнцу!
22 апреля над полями прокатилась невиданной силы гроза. Широкая и внезапная, какими обычно бывают грозы в степях, с фиолетово-голубыми огненными разрядами, она громыхнула с такой обвальной силой, что перепугала отары мериносов. Овцы рассыпным строем неслись по степи с такой же стремительностью, с какой в небе летели гонимые ураганным ветром тучи. Казалось, и земля и небо взбесились и мчатся куда-то в клокочущую пропасть.
Через полчаса ливень стих. Овцы остановились, засияло солнце, заискрилась зеленым пламенем мгновенно выметнувшаяся из земли обмытая молодая трава.