Ручьи весенние
Шрифт:
За последним поворотом открылся Сосновый холм — глухой массив, с высокими, точно из меди выкованными вековыми деревьями в мохнатых густо-зеленых шапках. Вокруг лежали сугробы. «Наврал Витька! Какие еще тока!»
И вдруг охотничье ухо уловило какое-то бульканье. «Тетерев? Нет, ручей… Нет, тетерев. Конечно, тетерев!»
Андрей невольно прибавил шагу. Задыхаясь, он уже почти бежал по тропе. За одним из поворотов тропинки, на солнечном припеке, увидел обнажившийся из-под снега скалистый утес.
— Ручей!
Андрей с наслаждением опустился
Рожденный на крутом горном склоне, первый весенний ручей вырвался из-под снежной толщи. Прозрачно чистый, прыгая с уступа на уступ, он устремлялся в долину.
Ручей звенел у самых ног Андрея. Узенькое ложе его было усыпано белыми камнями кварца. Ударяясь о них, крохотные волны издавали музыкальный плеск, так похожий на бульбуканье токовавшего тетерева. Но это не только не огорчило охотника, а, напротив, обрадовало и взволновало его.
Андрей долго слушал Детски милый лепет ручья, представлял себе, сколько препятствий встретится на пути этого первого гонца весны, как будет уходить он в глубь снежных надувов, обегать мертвые валуны, скрываться и между кочек и в земле, чтобы снова вырваться на поверхность и звенеть молодым, победным звоном.
…По рассказам Витьки Андрей безошибочно нашел его становье — тепло укрытый лапником балаган, в котором охотник собирался коротать весенние ночи, и несколько «засидок» — шалашей вблизи обнажившихся из-под снега полян.
Андрей улегся на душистый лапник, закинув руки за голову, но лишь только он смежил глаза, как из темноты тотчас же возникло лицо Веры.
— Не усну… И сегодня не усну…
Андрей решительно поднялся и принялся собирать сушняк. Он любил огонь в лесу и всякий раз, когда бывал в нем, раскладывал костер. Еще с детства ему запомнились слова деда-партизана: «С огнем в лесу, как с близким другом: от него и тепло и на душе радостно…»
Но сейчас и костер не радовал Андрея.
«Зачем ты лжешь мне?!» — вспомнил он слова Веры и ясно представил себе, как она, наклонив голову, побежала к калитке.
Андрей швырнул сосновый пенек в пламя, и огонь золотым роем взметнулся выше балагана.
Он посидел еще немного, разбросал головни, затоптал угли и снова лег.
Тихий Сосновый холм ожил: закачались, зашумели деревья, влажный южный ветер заметался меж высоких рыжих колонн. Андрей выглянул из балагана. Тучи завалили небо; слышно было, как падали тяжелые комья снега с ветвей. Потом зашуршал по кронам сосен теплый спорый дождь. Не переставая, он шел несколько часов и стих только перед рассветом. Когда Андрей вылез из балагана, небо расчистилось. У темной стены Соснового холма запылала крупная отменно-яркая звезда. «Утренница! — вспомнил Андрей дедово название Венеры. — Теперь уж скоро».
И вдруг издалека, с большого мохового болота, полились серебряные звуки, словно через все небо потекли прозрачные ручьи. Чище и чище льются на весь лес ликующие звуки: то проснулась прилетевшая этой ночью первая стайка журавлей и протрубила утреннюю свою побудку.
«Пора!»
Андрей вложил патроны в ружье
Еще раз протрубил в моховом болоте журавль и смолк. Стало так тихо, как только бывает перед зарей. Андрей невольно остановился: ему не хотелось, чтобы шум шагов или даже звук его дыханья нарушал предутреннюю тишину старого леса… Стоял он несколько минут. И справа и слева захлопали крылья опускающихся тяжелых птиц. «Тетерева на ток…» — подумал Андрей, сжимая шейку ружья.
Прилетевшие птицы замерли: слушали.
«Ччуффшш!» — как боевой клич к началу единоборства, раздалось среди токовища.
«Ччууффшш», — тотчас же отозвались разом несколько петухов и, шурша крыльями по сухобыльнику, бросились на грозный вызов. Через одну-две секунды донесся шум ударившихся грудь о грудь птиц.
Но не тетерева с их шумными драками и бурными брачными песнями привлекали Андрея. Глухари, древние таинственные птицы, — вот о ком мечтал он еще в Москве! Отец не раз говорил: «Не убивший глухаря — не охотник!» Понятно, поэтому, что, когда Андрей услышал, наконец, «вступление» к глухариной песне — легкие удары верхней части клюва о нижнюю, — он забыл обо всем на свете.
Любовная песня лесного великана нежна, как шелест сухой травы. Будто бы слабая, она покрывает все звуки леса. «Шепчущая песня! — зовут ее охотники и безошибочно различают глухариное токованье даже в ветер, под шум и скрип раскачивающихся деревьев.
Глухарь пел где-то совсем недалеко. Под его песню Андрей сделал несколько десятков прыжков и почувствовал, что певец очень близко. Сердце билось так громко, что охотник боялся, как бы оно не «подшумело» глухаря. Андрей жадно вдыхал зоревой, чистый воздух. Было еще темно, и как ни силился охотник — рассмотреть птицу не мог.
В стороне, на гриве, токовали тетерева, придушенно-хрипло хоркали пролетающие, отыскивающие самок вальдшнепы. Но Андрей не слышал ничего, кроме пения глухаря. А небо все светлело и светлело. Потом оно стало наливаться киноварью и янтарем. На полянку, на жидкий снег упали пурпурные блики зари. Андрей уже отчетливо различал соседние кроны сосен и на самой ближней, на толстом голом суку, увидел желанного глухаря. Большая птица, веером распушив хвост и подняв голову на толстой шее, медленно передвигалась по суку: в алом пламени зари глухарь казался огромным и черным, словно вырезанным из мореного дуба.
Певец был виден теперь во всем весеннем брачном блеске: дикой ярью были налиты его малиново-огненные глаза; над карминно-красными бровями синей плавленой сталью переливались перья… Прилетевшие с рассветом глухуши стали призывно квохтать, звать его, а он пел и пел. Андрей стоял и смотрел на певца, не решаясь вскинуть ружье к плечу.
Одна из глухарок подлетела и села на маленькую сосенку так близко от охотника, что Андрей разглядел даже ее нежную пеструю грудь, отливающую палевыми тонами.