Руины Арха
Шрифт:
Борис приподнял край обновленного плаща.
– Вот тварь!
Краешек плаща надкушен.
На «коридор» поднимаются глаза, полные ненависти. Борис подходит к фальшивому порогу, плит внизу касается колено, затем край рукава.
– Я пацифист, но ты задел за живое.
Из рукава ползут цепочки красных пауков, брюшки как спелые вишни, десятка два арахнидов расползаются по коридору-хищнику, исчезают в щелях.
Борис встал, развернулся, его когти потащили меня.
– Нам пора.
Я прошел за Борисом сеть коридоров. По коже волна вибрации, воздух донес глухой грохот взрыва.
Глава 5
Выходим к подножию горы. Стопка этажей с небоскреб давным-давно обрушилась, и теперь карабкаемся по склону из каменных углов, на многих пухлые коврики мха, меж травинок шмыгают ящерки, то и дело рядом с ухом гудят крылья жука. Над нами черный купол, обрывки каменных жил, будто муравейник выжрали изнутри.
Плащи треплет ветер, его хоровод вокруг горы начался, наверное, со дня обрушения, воздушные наждаки сточили углы обломков до округлостей.
Забираясь на очередной обломок, я чихнул, ботинки соскользнули, повис на руках, подо мной качается пропасть. Мускулы дрожат, взбираюсь на плиту как на лошадь. Надеюсь, это пыль, а не зачаток простуды.
– А чем в Руинах лечат простуду?
– Цианистый калий, – отвечает сверху. – От всех болезней.
На капюшон сыплются камушки из-под подошв Бориса, я успел заметить раненый край плаща, но пришлось отвернуться, снова чих.
– Будь здоров, – буркнуло с высоты.
– Ты такой хмурый из-за плаща?
– Не поймешь.
– Ну почему же… Мой знакомый сломал кубик Рубика, что достался мне от отца, так я знакомого чуть не забил до смерти. А когда сумел кубик починить, то в честь этого открыл бутылку пива. Весь вечер перед фоткой отца собирал кубик, разбирал и опять собирал. Иногда вещи дороже людей.
Не сразу, но снизошел ответ:
– Извини.
С неба спустилась ладонь. Хватаю, Борис понимает, как пушинку. Усаживаемся на плите, где мох мягкий как облако, и я вдруг вижу, что мы на вершине. Голова медленно крутится, рот нараспашку. Панорама хоть и мрачная, но эпичности хватит на дюжину «Властелинов Колец». Если бы кто-то вздумал снимать селфи, я разбил бы мобильник ему о череп, чтоб не портил момент.
Сидим на пике, взор отдыхает на мрачных красотах, в зубах хрустит шоколадка, которую Руины дали мне в начале. Фиолетовую обертку украл ветер, та цепляется за выступ, за кустарничек, но в итоге ветер срывает в полет вокруг горы, блестящий листик растворяется в полумраке. Завидую ему, он свободнее, чем я. Фольгу от шоколадки складываю в квадратик, тот прячется в кармашек рюкзака.
– Зачем мы здесь? – спросил я, вновь обозрев пейзаж.
Молчание, Борис слизывает с губ мазки шоколада, локти на бедрах, ладони потирают друг друга.
Мой зад чувствует дрожь, пара-тройка мгновений – и гора уже трясется так, что меня подбрасывает.
– За этим.
Борис спрыгивает с насиженного места на меня, скатываемся кубарем по склону в нишу с острыми выступами, от переломов спасло то, что выступы в моховых шубах.
Выползаю из-под Бориса. Из вершины, над местом, где только что сидели мы, до каменного решета «небес» возвышается разветвленная хреновина синего цвета, то ли водоросль, то ли язык, блестят пупырышки в роговых наростах, сливаются в иссиня-черные гребни, вдоль них с треском текут ломаные белые искры. На главных стеблях и на плетях отростков – острые наконечники. На них были бы нанизаны мы.
– Познакомься, – сказал Борис. – Это нервод.
И рванул к вершине, его лапа тащит меня как бумажного змея, мой плечевой сустав едва не научился визжать, в кулаке Бориса сверкнула игла.
Добегаем до корня твари, как-то ухитряюсь уклоняться от свистящих мясных кнутов, Борис мою конечность выпустил, его колени вспахали ковер камушков и растений, в ствол нервода вонзился шприц, поршень выдавил мутную оранжевую жидкость.
Качаться тварь стала медленнее…
Отростки не хлещут, электрические змейки умолкли.
– Лезем! – скомандовал Борис.
И начал взбираться по стволу, носки и каблуки впиваются в зубцы гребней, пальцы хватают парализованные придатки.
Терзает страх, но без Бориса страшнее, лезу следом.
– Что вколол? – крикнул я.
– Апельсиновый сок, – сказал Борис, прыжок с отростка на отросток. – На нервода действует как транквилизатор.
Нервод качнулся, срываюсь, крик, но ладони успели вцепиться в копье придатка, подо мной необъятная пустота. Подтягиваясь, сознаю, что мы проползли уже половину, а то и две трети.
– Но недолго, – добавил Борис.
Полез вверх с ловкостью обезьяны, используя качение древа и извороты оживающих хлыстов. Лезу тоже как ужаленный, но не так ловко. Борис добрался до верхушки, прыжок, пальцы вгрызлись в обломок коридорного пола на самом верху купола, руки сгибаются, подтягивают, но плита в руке выпала из гнезда, Борис едва успел переметнуть кисть к соседней, а выпавшая чуть не попала по мне, угол снаряда вонзился в плоть нервода, тот дернулся, вспыхнули первые токи молний, кожа ощутила их эхо.
Меня проняло, лезу к Борису как паук. Когда щека вжалась в острие верхушки, Борис уже в коридоре, из-за каменных десен пола торчит голова и часть туловища, руки свесились, ладони ждут меня.
Я прыгнул.
Но в полете меня рвануло назад, мои протянутые руки Борис ухватить успел. Меня сделали канатом, который перетягивают, лицо исказилось от боли, оглядываюсь.
Хлыст нервода скрутил, как анаконда, полу плаща, складки натянуты струнами, ткань трещит, хотя, может, не ткань, а искры на гребнях.