Руки Орлака
Шрифт:
Ибо мадам Орлак вернулась к работе по дому, как это было во времена мамаши Моне. Этого требовала ситуация – как минимум до тех пор, пока они не нашли бы квартиру поменьше, что было не так просто, поскольку Стефен не желал далеко уезжать от отца.
Он питал к этому малосимпатичному старику глубокую привязанность, которую ничто не могло истребить. «Это мой отец, – говорил он вполне резонно. – Другой родни, кроме него, у меня нет. К тому же мне никогда не забыть, что он обожал мою бедную матушку. Если он и увлекся оккультизмом, то прежде всего для того, чтобы попытаться снова ее увидеть, – не забывайте об этом! Да и потом, если мсье де Крошана вдруг не станет, лишь я один
Словом, жилищный вопрос стоял весьма остро. В том идеальном круге, который Стефен прочертил вокруг небольшого особняка на улице Асса, никак не удавалось найти подходящую квартиру.
Розина тоже старательно занималась поисками.
Консьержи, коих она расспрашивала одного за другим, принимали ее за музыкантшу – из-за сафьянового, с ручкой, портфеля, с которым она никогда не расставалась и который, казалось, был набит нотами.
То были ценные бумаги, которые она носила с собой из страха, как бы банда «инфракрасных» не умыкнула их в ее отсутствие.
Как-то раз она случайно повстречала одну из своих подруг, женщину деловую и энергичную, но чрезвычайно взбалмошную; из озорства та пожелала выяснить, что же все-таки находится в портфеле. Розине пришлось признать, что там ценные бумаги – акции «Карикалского угольного предприятия».
Из боязни показаться смешной она добавила:
– Иду к биржевому маклеру…
И, уже начав, пошла в своей лжи до конца:
– …Хотим продать, чтобы подписаться на заем.
– Продавать уже поздновато! – сыронизировала ее деловая и энергичная подруга. – Они ведь у вас со дня эмиссии, не так ли? Сейчас их больше чем за половину изначальной стоимости уже и не сбросишь!..
Потрясенная столь катастрофической новостью, Розина на несколько секунд утратила дар речи. Наконец, собравшись с силами, она непринужденным тоном спросила:
– То есть проценты могут так сильно варьироваться?
– Ну разумеется!.. Вижу, душенька, вы в этом не очень-то и сильны… Позвольте дать вам совет: не продавайте. Это ваше угольное предприятие – прекрасное вложение денег. Вот увидите: через несколько лет эмиссионная стоимость ваших акций удвоится. Теперешнее понижение – всего лишь результат биржевых манипуляций. Оно еще не закончилось; но вы просто не обращайте на это внимания.
Слабое утешение! Даже если ты и готов не спешить с продажей какой-нибудь вещи, даже если и надеешься, что когда-нибудь за нее можно будет выручить вдвое больше, чем ты на нее потратил, разве приятно знать, что сегодня она стоит лишь половину той суммы, которую ты за нее отдал, а завтра будет стоить и вовсе четверть… Да и потом, если творцами этих «биржевых манипуляций» были финансисты из иного мира, если оккультные силы, будучи не в состоянии ловко похитить акции, решили их обесценить, понижение курса продолжится!.. Жестокий факт: вместо пятидесяти тысяч франков эти бумаги стоили теперь всего двадцать пять!
Стефен уже начал проявлять определенный интерес к их финансовому положению. Он мог узнать о падении курса акций «Карикалского угольного предприятия» от посторонних лиц. Розина предпочла сообщить ему об этом сама.
Небо затянуло новыми тучами.
Пришлось вызвать эксперта, чтобы тот оценил мебель, картины и предметы искусства. Еще одно разочарование!..
Стефен был человеком современным. Не презирая мастеров былых времен, он считал глупым и жестоким недооценивать мастеров эпохи нынешней. Обладая хорошим вкусом и рассудительностью, он из упрямства, своего рода снобизма, а также по соображениям человеколюбия ввел в своем доме запрет на любые произведения не только
50
Бернар Палисси (1510–1589) – французский естествоиспытатель и художник-керамист. Андре Шарль Буль (1642–1732) – французский художник, резчик по дереву, гравер, рисовальщик-орнаменталист, позолотчик, крупнейший мастер-мебельщик своей эпохи, создатель особенных техники и стиля художественной мебели, названных его именем, – «техника буль», «стиль буль». Жан Батист Камиль Коро (1796–1875) – французский художник и гравер, один из самых выдающихся и плодовитых пейзажистов эпохи романтизма, оказавшей влияние на импрессионистов.
Словом, в отношении предметов искусства, как и в отношении ценных бумаг, благоразумно было сохранять выжидательную позицию. То были богатства скорее виртуальные, чем реальные, истинную цену которых могло показать лишь будущее.
Сильно ограниченный в средствах, Стефен решил обратиться за помощью к отцу.
Он пришел со встречи глубоко разочарованным, обдумывая такую мучительную дилемму: «Либо неверно, что отец – это прирожденный банкир, либо неверно, что мой отец – это действительно мой отец».
Отец заставил его прождать больше часа в передней в компании Эрманс, которая следила за Стефеном, якобы скрашивая его ожидание. Наконец из гостиной вышли какие-то чудаковатого вида люди, и Стефен сел в кресло, все еще теплое после сеанса, который там проводила мадемуазель Лидия Трюше, экстрасенс, ясновидящая и медиум. Вокруг Пальмиры, вертящегося стола, стояло еще несколько кресел. В спертом воздухе витали завитки благовонного дыма.
Господин де Крошан, не пропускавший ни одного спиритического сеанса, из скромности хотел было удалиться, но отец и сын в один голос его от этого отговорили.
– Вот те на! – воскликнул нотариус, когда Стефен ввел его в курс своих неприятностей. – Стало быть, мсье возобновил обучение…
Они провели в гостиной около часа: если поборники лаконичности начинают говорить, остановить их невозможно. Злобный старик, не стесняясь, изливал душу – быть может, даже не столько из-за того, что его когда-то ослушались, сколько из-за того, что он на протяжении многих лет считал себя обманутым. Слава Стефена стала позором этого жалкого гордеца. Теперь сама судьба признавала его правоту, и, даже не думая о том, что спустя какое-то время судьба вполне может переменить свое мнение, он ликовал, не зная в этом ни меры, ни пощады.
Между тем шевалье встал позади Орлака-старшего и принялся корчить разные гримасы, эзотерический смысл которых Стефену никак не удавалось постичь. В конце концов он догадался лишь, что настаивать не следует, что отказ не будет иметь особого значения, так что в конечном счете, порядком измученный, охваченный безудержным желанием открыть дверь и надрать уши жене Крепена, которая, как он подозревал, подслушивала через замочную скважину, встал, с холодной яростью обнял отца и, не дожидаясь заключительной части обличающей диатрибы, внезапно лишил его аудитории.