Рукопись из Тибета
Шрифт:
Замечание было учтено (неверная жена довольно ахала впереди), а я, обхватив ее за бедра, размеренно сопел сзади. Теперь дистанцию прошли минут за десять.
— Хорошо то, как, — затрепетав в конце, обернула ко мне порозовевшее лицо довольная Ольга. — Да ты Ник душка. А еще можешь?
— Могу, Петька, могу, — ответил я фразой из уже тогда известного анекдота.
После чего попросил обнять ее меня руками за шею (что было немедленно исполнено), подхватил под колени, и мы учинили еще одну Камасутру. Правда, минут на пять. Красотка была не особо тяжелой, но силы были на исходе.
— Все, спекся Буланчик, — сказал
В беседку вошел все это время наблюдавший за нами Джек, облизнулся, вернулся к рядом стоявшему нарциссу [53] и задрал на ствол ногу.
Типа, я тоже так умею. Но не с кем.
Чуть позже мы все втроем купались в теплом ночном море. С неба вниз мигали пушистые звезды, откуда-то издалека доносило звуки танго.
— Где ты всему этому научился? — спросила заколов волосы Ольга, когда мы направились по скрипящему песку к дому.
53
Нарцисс — самовлюбленный человек.
— Не знаю, — пожал я плечами. — Помню только, когда еще был младенцем, нянечка сказала «кобель будет».
— Шутишь? — лукаво покосилась на меня она, грызя травинку.
— Честное слово.
Судя по тому, как через несколько дней в отсутствии «папы» на меня стала поглядывать Нора, Ольга проболталась подруге о том, что случилось между нами.
— На фик — на фик, — думал я, отворачиваясь от ее зазывных взглядов. — У тебя уже один е… есть. Только семейного инцеста не хватало.
Вскоре мне довелось лицезреть самого Генсека. В той, первой жизни, я его тоже наблюдал, но в основном затылком, когда стоял в оцеплении перед трибуной Мавзолея в дни майских шествий и военных парадов. Теперь же случился, как говорят, «личный контакт». При следующих обстоятельствах.
Наш охотничий домик на Форосе, в числе еще десятка таких же, принадлежавших лучшим людям полуострова, находился всего в нескольких километрах от главной правительственной дачи. Имевшей одноименное название.
Когда-то там была резиденция русских царей, а потом ее облюбовал товарищ Сталин. Далее эстафету принял Никита Хрущев, а теперь в Форос временами наезжал Леонид Ильич Брежнев. Со товарищи.
Внешне это никак не афишировалось, но кому положено, знали. В том числе мой усыновитель.
Однажды в августе, это было за год до окончания мною школы, он прикатил вечером на служебной «Волге» из Симферополя и сообщил, что отдыхающий в резиденции Генсек желает встретиться с талантливой молодежью Крыма.
— Ты будешь в их числе, — покровительственно похлопал меня по плечу. — Постарайся произвести впечатление.
— Может взять баян и там чего-нибудь сбацать? — вопросил я, проникаясь важностью услышанного. В доме имелся подаренный мне Норой «Хонер» о пяти регистрах [54] на котором, по вечерам, я нередко играл для папы «Интернационал», а ей кое-что из зарубежной эстрады.
54
Регистр — в данном случае часть звуков объеденных каким-либо признаком, главным образом тембровым.
— А что? Умная мысль, — воодушевился родитель. — Леонид Ильич любит искусство. Сыграешь для него Гимн или на худой конец «Прощание славянки».
— Нет вопросов, — воодушевился я. — Все, что пожелает!
На следующее утро, около десяти, в отутюженных брюках и белой рубашке со значком ВЛКСМ на груди, прихватив инструмент, я уселся вместе с Волобуевым на заднее сиденье автомобиля.
— Трогай, — кивнул тот фетровой шляпой водителю, после чего мы выкатили за ворота и взяли курс на правительственную дачу.
На въезде в нее Вилен Петрович предъявил охране пропуск, вслед за чем автомобиль въехал на территорию и встал на стоянке неподалеку одного из помпезных зданий, под тропическими пальмами.
Там уже блестели хромом еще несколько. В том числе правительственная «Чайка». Тихо прикрыв дверцы, мы вышли из машины.
— Вам туда, — возник из ниоткуда рослый амбал в темных очках, таком же костюме и портативной рацией в руке. Кивнув на мраморную, с ковровой дорожкой, лестницу.
— А это что? — насторожился, увидев извлекаемый водителем из багажника футляр с «Хонером».
— Это, товарищ, баян, — предупредительно сказал папа. — Мой сын, так сказать, талант. Будет играть Гимн для товарища Брежнева.
— Понял, — кивнул башкой амбал. — Предъявите.
Убедившись, что все действительно так, он разрешил, — проходите. После чего забубнил что-то в рацию.
Я прихватил инструмент, папа снял шляпу, и мы поднялись по мраморной лестнице вверх. В пенаты.
Они впечатляли архитектурными формами и дизайном.
В небольшом, отделанном розовым туфом и позолотой зале, на кожаных диванах вдоль стен, напряженно сидел десяток юных дарований. Празднично одетых девушек и парней. Некоторых я знал. Они, как и я, были детьми местной элиты.
Здесь же, у зеркальных окон, и двустворчатой закрытой двери, стояли еще двое церберов из «девятки» [55] . С каменно застывшими лицами и скрещенными на яйцах руками. Как того требовала инструкция.
Указав мне пальцем на диван и пожелав удачи, Волобуев тут же испарился в смежную комнату, за стеклянной дверью которой виднелись другие сопровождающие.
Под любопытными взглядами сидевших на диванах, я поставил инструмент у ног, сделал рожу ящиком и опустился на прохладную кожу.
55
Девятка — 9 управление КГБ СССР, занимавшееся охраной высших должностных лиц и партийных функционеров. Цербер — сторожевой пес.
Минут через пять напряженного ожидания в зале появился первый секретарь Крымского обкома партии (начальник отца), внимательно оглядел нас и проскрипел:
— Сейчас вы встретитесь с товарищем Брежневым. Никаких вопросов не задавать. Отвечать только на его. Всем ясно?
— Да, — втянули головы в плечи приглашенные. Я тоже. Сказались гены партийной дисциплины.
— Все. Идем, — поправив галстук, первым пошагал секретарь в сторону арочной двери. За ним робко двинулись остальные. Открыв футляр, я взял баян подмышку (тот хрюкнул) и последовал их примеру.