Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых
Шрифт:
Я хотел приветствовать собрание непринуждённой шуткой, но шутка никак не принуждалась: лица у всех серьёзные, напряжённые, и все смотрят не в лицо, а куда-то мимо.
Вообще-то, парторг был колоритной фигурой: боевой офицер, друг Фиделя Кастро. Его звёздный час пришёлся на Карибский кризис. Он командовал частью, что должна была стрелять нашими ракетами по Америке. Фидель приехал к нему в расположение, взволнованный: будет ли Советский Союз защищать Кубу или нет? Фёдор Иванович по-дружески приобнял легендарного команданте кубинской революции за плечи и сказал ему на чистом русском языке
Начальник отдела, который скромно сидел за столом сбоку, был худеньким, невзрачным человеком с тихим голосом. Местные остряки называли его «бледная немочь» и сочинили про него стих: «У начальника отдела никакого нету дела». Или тела, в зависимости от ситуации.
Профорга за комплекцию называли «крупный инженер». Она была второй женой старшего научного сотрудника из соседней лаборатории. Обычно её больше всего волновали вопросы продовольственных заказов, путёвок и кассы взаимопомощи. Кстати, её предшественница, первая жена этого старшего научного сотрудника, тоже работала в соседней лаборатории вместе со своим бывшим мужем, она была замужем за сотрудником из нашей лаборатории – такая вот квадратура круга.
Четвёртый член «четырёхугольника», мой друг и босс по комсомольской линии Володя сидел рядом с профоргом.
Фёдор Иванович показал на свободный стул на торце стола.
– Что это ты, Лёня, так ведёшь себя? Раньше за тобой такого не замечалось! – неожиданно говорит Фёдор Иванович в своей окающей манере.
– А что такое? – удивляюсь я вслух, а сам судорожно перебираю свои возможные грехи.
Какие у молодых специалистов могли быть грехи? Нарушение правил работы с секретной документацией? Вроде не было. Опоздания на работу? На проходной ни разу не ловили. Разговоры по телефону? Но я всегда помнил про надпись на аппарате: «Внимание, телефон прослушивается». Тем более после того случая, когда в лабораторию по внутреннему телефону (городской был только в кабинете начальника отдела) позвонила мама. Женат я ещё не был, жил с родителями.
– Лёня, я тебя разыскиваю. Ты почему вчера дома не ночевал?
Я стал мяться, объяснять, что вчера вечером телефоны-автоматы не работали, а сегодня ещё не успел позвонить. Выручил диспетчер, который возник на линии и сказал железным голосом:
– Прекратите внеслужебные разговоры.
Мама испугалась, повесила трубку и больше никогда мне на работу не звонила.
– Фёдор Иванович, я ничего такого не делал!
– На тебя жалуются, что ты ведешь антисоветские разговоры.
– Я – антисоветские разговоры? Да ни в жисть!
– А кто сказал, что в Советском Союзе медицины нет?
Говорят, у человека два состояния в жизни: «всё – х-ня» и «полный п-ц»… Наступило второе. Я вспомнил тот разговор, была такая фраза…
Только что перед самым отъездом в Сочи меня подзывает начальник нашей лаборатории:
– Сходи к Гребнёву в соседнюю лабораторию за документом. Он знает, что мне нужно.
Вхожу к соседям, когда «чёрный полковник» Гребнёв обсуждает с молодёжью успехи советской медицины. Я забыл, за чем шёл.
– В Советском Союзе медицины нет! Я прямо из больницы, тётке операцию делали. Это ужас: грязь, жуть, медикаментов нет, инструментов нет, персонала нет! – сказал я в пространство.
– Ну, зачем же обобщать, это частный случай, – парировал Гребнёв ласковым голосом.
– К сожалению, это система, – сказал я и впервые осознал ужас медицинского диагноза.
Вот же, Гребнёв грёбаный, заложил! Чего ему не хватает, старому псу! Полтыщи в месяц огребает, ничего не делает, первый на морковку бежит, а всё ему неймётся! Частный разговор хочет раздуть в политическое дело! – думаю про себя, а что возразить – от страха никак не придумывается. Наконец сообразил:
– В Советском Союзе медицины нет, это не секрет, – говорю я, глядя в глаза Фёдору Ивановичу. – Я об этом уже письмо в «Правду» написал.
Прозвучало как-то по-детски, неубедительно. Тем более что письмо в «Правду» я не писал, хотя сгоряча и собирался. Холодок внизу живота не проходит. Фёдор Иванович покачал головой:
– Нехорошо! Зачем так говорить!
Везёт мне в жизни на друзей пролетарского происхождения. Мой комсомольский начальник Володя – сын кузнеца. Видимо, быстрый ум нужен в кузнечном деле и передаётся по наследству. Мастер по части импровизации, Володя был к тому времени автором многих поэтических строк, например:
Лошадь убивает капля никотина.Ни за что страдает бедная скотина.Звезда институтских Дней Дурака, Володя дурака и включил:
– Фёдор Иванович, а что тут такого? Вот когда вы про его тёзку говорите, что у того скоро места на груди для орденов не хватит, так это ничего, а когда Лёня сказал, так это чего!
Повисла пауза.
Неожиданно подал голос начальник отдела:
– Я думаю, это досадное недоразумение. В нашем отделе разговоры должны вестись только по делу.
– Он больше не будет, это он по молодости, по неопытности, – сказала профсоюзная нимфа, которую Володя любовно именовал «нимфища». Правда, за глаза.
Фёдор Иванович, выдержав паузу и, видимо, обдумав ситуацию, сказал:
– Ладно, давайте забудем.
В результате грамоту ЦК ВЛКСМ мне не дали, но и политического дела не раздули. Сыграли по нулям, спасибо тёзке. Так сработала магия имени. Но урок я из этого извлек и пошёл работать на завод, где не было «чёрных полковников» и секретности.