Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых
Шрифт:
Пашка выскочил в сени открыть дверь и сразу попал в объятия Наташи. Повиснув на ней, он через плечо сестры увидел, как Тарзан хряпает кости, видимо специально для него принесённые Наташей. Хвост собаки, летающий из стороны в сторону, красноречиво говорил о многом: о вкусе костей, о преданности хозяевам и просто о том, что жизнь, в принципе, штука неплохая для тех, кто умеет терпеть и ждать.
Пашка очень любил сестру, и каждый её приход дарил ему какую-то особенную радость. Так они и зашли в дом: Наташа, подхватив Пашку в объятия, и Пашка, повиснув на шее у сестры.
– Пашенька, – заговорила Наташа, усаживаясь на стул и пристраивая брата на коленях, – я так соскучилась по тебе… А где мама? А где кто?
– Ну, мама с Серён… с дядей Серёжей ушли в гости, – по порядку событий начал отчитываться Пашка. – Я тут прибрался немножко… Нарядил ёлочку, телевизор посмотрел, почитал… Идём, покажу нашу ёлку!
– Сейчас, – севшим голосом отозвалась Наташа. – Ты голодный? И почему холодно дома? Мама что, не топила печь? А ты голодный? Я тебя покормлю! А почему не топили, угля снова нет?
– Уголь есть, я принёс вчера целое ведро… мне тётя Аня, с переезда, разрешила у себя набрать. Уголь есть, только я печку топить пока не умею… И дрова есть, немного… А мама не велит самому топить, говорит, хату нам спалишь…
Мимо их дома, к заводу, проходили железнодорожные пути. И у переезда стояла маленькая будочка, в которой тоже была печка. В этой будке сидел «путейский» сторож, закрывающий шлагбаум для машин, если на завод или, наоборот, с завода ехал поезд. Когда наступала смена маминой знакомой тёти Ани, можно было попросить немножко угля.
– Давай я затоплю, – решила Наташа, – и потом буду тебя кормить…
Минут через двадцать Пашка с аппетитом уминал принесённый сестрой в эмалированной чашке холодец и краем глаза косился на два небольших оранжевобоких апельсина.
Дрова в печке разгорелись и потрескивали. Огонь через трещины в плите гонял по стенам оранжевые, точно такие же, как апельсины, блики. Наташа, убрав несколько кружков с плиты, засыпала уголь и, когда пламя загудело, прикрыла трубу на три четверти.
Затем прошлась по комнатам с веником, собрав со стола, перемыла посуду и снова подсела к Пашке.
От печки потянуло ощутимо плотным маревом тепла.
– Ну что, братик, наелся? Вкусно?
– Очень, – отозвался Пашка, соображая, можно ли уже есть апельсины или их поедание стоит отложить ближе к Новому году.
– Сама готовила, – задумавшись о чём-то, медленно произнесла Наташа. – А что у вас со временем? Без четверти двенадцать… Часы не идут?
– Ага, стоят, – по-прежнему занятый планами на апельсины, рассеянно ответил Пашка. – Там батареек нет… Дядя Серёжа вроде бы забрал для фонарика дяде Юре.
– Дурдом не меняется… Да и с чего бы вдруг?! – зло констатировала Наташа и неожиданно предложила: – Слушай, Пашенька, а пойдём встречать Новый год к нам!
Пашка было оживился, но быстро сник.
– Не-е, а как же мама? – возразил он. – Придёт, а меня нет… Будет волноваться…
– А мы записку напишем, – не унималась Наташа, – что ты у меня… Она и успокоится!
– Не-е, – продолжал сомневаться Пашка. – Она придёт… А я что? Расстроится. Лучше ты оставайся у нас. Теперь печка топится, скоро совсем тепло будет…
Перебив Пашку, замурлыкал в Наташиной шубке сотовый телефон. Кто-то мягко, но настойчиво требовал разговора и, не добившись ожидаемого ответа, деликатно смолк.
– Я не могу, Пашенька. Меня ждут… Он ждёт. Ладно, пойду я… Ты понимаешь, Пашенька, если я к нему не приду, к любимому человеку моему, то получается, я его брошу. А бросать человека одного нельзя! Понимаешь?
– Да, – ответил Пашка.
– Может, всё-таки со мной?
– Нет… Сама говоришь… Если я уйду, то, значит, маму брошу…
Наташа, не сдержавшись, всхлипнула, порывисто прижала брата к себе, собралась торопливо и почти бегом вышла из дома.
Пашка выскочил в сени, закрыл за сестрой дверь и сразу же вернулся к апельсинам. Один он решил съесть завтра, а другой – прямо сейчас.
Пашка счистил кожуру и, положив всё: и апельсин, и очистки на блюдце, некоторое время просто вдыхал аромат. Затем, разобрав апельсинку на дольки, принялся есть каждую в отдельности. Пашка знал, что самое невкусное в дольке – это плёнка. А невкусное нужно есть первым, чтобы вкусное осталось напоследок. Пашка сначала сгрызал плёнку, а потом постепенно отделял зубами тонкие волокна, пока долька не кончалась. Затем делал недолгую паузу и принимался за следующую…
Когда Пашка доедал последнюю дольку, он уже точно знал, что второй апельсин не тронет. Он его оставит маме.
Дежурство, да ещё в праздник, вряд ли кому-то может доставить удовольствие. Но существуют такие профессии, когда приходится трудиться невзирая на то, что все остальные граждане отдыхают. И большинство обладателей подобных профессий со своей долей давно смирились.
Касается это наблюдение и дежурных ангелов.
И вот один из них, что немаловажно – по собственной инициативе, оказался в преддверии Нового года на окраинной улице небольшого города, названной, видимо, из самых добрых побуждений, в честь Николая Васильевича Гоголя. На улице, жители которой уже на протяжении годков полутораста, кроме всего прочего, славились дурным нравом в разных архивных записях Небесной канцелярии.
Кстати, и про самого автора «Ночи перед Рождеством» в своё время в Небесную канцелярию поступали, мягко говоря, довольно противоречивые сведения.
И посему находился ангел на этой улице инкогнито. Не для людей, конечно, а для коллег. Новый год – праздник светский, и по большому счёту присутствие ангела при событии такого уровня не требовалось.
Но именно этого ангела, по его беспримерной доброте, заинтересовал данный район. Потому как людей с улицы Гоголя, занесённых Небесной канцелярией в особые списки: «Неблагонадёжные рабы Божьи», ему захотелось понять и по возможности им помочь.