Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых
Шрифт:
На мгновение Серёне стало до того худо, что он чуть было не рухнул мешком в снег, но затем по телу неожиданно пошло бодрящее тепло с покалывающим мышцы адреналином.
– Молоток, Серый! Матёрый ты парень, вот что я тебе скажу, – похвалил нечистый Серёню и мазнул ему ладонью по лицу, оставляя сажевый след пятерни на щеках. – Так, значит, мужик в белом вас разнял и сказал, что драться нет повода?
– Да! Вот козлина…
– А ведь он прав! Всё верно… Башковитый мужик – знаю его! Да и мы с тобой не дураки! Так, Сергей Викторович?
– Ну, ясен
– И хорошо, что он пресёк вашу распрю! Но… зрить нужно в корень! В корень, говорю! – прибавив долю строгости в голосе, нечистый встряхнул за ворот потянувшегося за папироской Серёню. – Посуди сам! Вот мы, мужики, всегда бьёмся из-за баб: ломаем соперникам носы, крушим рёбра… чего там ещё?
– Шпагами, это… на дуэлях…
– О-о-о! А они? Припудривают носик и отдаются победителю! А такими, как ты… да и я – пренебрегают. И кто они после этого, а, Сергей Викторович?
– Кто? Да эти, как их, мать…
– Проститутки! Продажные твари, Серёжа…
– Точно! Ты прям в меня заглянул… Мной – всегда пренебрегают… Я бы их всех…
– И пора! Долой на хрен войны, возникающие из-за женских прихотей…
– …гнал бы поганой метлой!
– Метлой? Ха-ха-ха! Вот она – наша мужская слабость! Наша ахиллесова пята! Кстати, тот же Ахиллес… ты, Серёга, на него похож, мать родная не отличит, такой же в точности классический мужик… Так вот – он погиб от похотливости Елены Прекрасной. И ты по грани ходишь!
– Из-за суки этой?!
– Да! Сдохнешь – она и не почешется! Спрашивается, где справедливость, Серёжа?
– Где? – скрипнул зубами Серёня. – Нету?
– И не появится, пока мы не установим… Пока рогом не упрёмся! – боднул головой воздух нечистый. – Мы, мужики… Ты заподозрил друга, а знаешь ли ты простую истину: «Сучка не захочет – кобель не вскочит»?
– Точно, – откликнулся Серёня, наклоняя голову по-бычьи. – Ты вот правильно… Она же меня за слабака держит!
– Друг – святое! А баба – это сосуд греховный, мерзкий… Твоя Лидуха во всём виновата – её и проучить следует… Давай, Сергей Викторович, ты же мужик…
– Вот оно как! Я – мужик!.. Мною пренебрегать?! Ну, шалава! – уже не сдерживал голос Серёня. – Щас я её разукрашу!
– Давай, давай, – подбадривал нечистый. – Будет она у тебя цветная и в фонарях, как гирлянда с ёлочки… И не жалей её, баб на наш век хватит!
– Будет она у меня… Порешу суку! – наливаясь яростью, заорал Серёня и, хватив пустой бутылкой по металлическому столбу, побежал за Лидухой, сжимая в кулаке бутылочное горлышко с торчащими острыми кусками стекла…
Лидуха неуверенно приближалась к дому, стыдясь, что, уходя утром, обманула Пашку, пообещав скоро вернуться.
И вот это чувство стыда, уже почти забытое Лидухой, удивляло её и радовало одновременно.
Удивляло оттого, что она была почти уверена – все живое внутри у неё выгорело давно, сначала от горя, когда муж – отец Наташи и Пашки – погиб, бросившись в полынью за провалившимся под лёд чужим ребёнком, оставив при этом двух своих сиротами. А потом от водки, которой Лидуха пыталась заглушить своё одиночество, стремясь по возможности забыться посреди своей неудавшейся жизни, поманившей счастьем и скоренько счастья этого лишившей.
А радовало тем, что подумалось ей вдруг: может, стоит попробовать ещё раз? Ну хотя бы ради Пашки. Почему нет? Она так виновата перед ним. Что она даёт ему? Ничего, так – кормит только. А ведь ему на следующий год в школу…
Потеряв, к несчастью, ставшую взрослой Наташу, быть может, навсегда отказавшуюся от неё дочь, Лидуха не хотела лишиться ещё и Пашки.
И надо же: всего лишь какая-то ещё не осмысленная Лидухой искорка, попав в её материнское сердце, затеплилась изнутри, и сердце начало оттаивать, жадно цепляясь за слабенькую надежду.
Всё, хватит! К чёрту пьянку, к чёрту Серёню, к чёрту…
Лидуха остановилась и уставилась в небо, надеясь снова пережить что-нибудь похожее на очаровательное наваждение, явившееся ей недавно в виде пролетающего ангела с ребёнком на руках. С её Пашкой.
Увидев Пашку на руках у ангела, Лидуха невольно вспомнила тот день, когда муж и маленькая дочка Наташа вместе с ним забирали её, счастливую, из роддома с совсем ещё крохотным, насытившимся материнским молоком и безмятежно спящим Пашкой. Как муж бережно принял Пашку из её рук…
По забору, переламываясь на щелях между досками, метнулась тень и замерла в двух шагах от Лидухи. Она опустила голову и наткнулась взглядом в налитые кровью, ненавидящие, словно бы незнакомые глаза Серёни. Он стоял напружинившись, заведя руки за спину, слизывая с губ выступившую пену.
– Ты… – начала говорить Лидуха и осеклась, получив удар кулаком прямо в губы.
Перед глазами будто вспыхнуло, рот наполнился солёным, и тут же, скорее почувствовав, чем увидев второй удар, Лидуха инстинктивно заслонилась рукой. Блеснуло бутылочное стекло и, взрезав старенький драп рукава, вырвало из пальто кусок ваты. Серёня махнул рукой в обратном направлении, стекло, пройдясь по открытой Лидухиной ладони, прочертило по коже грубую полосу, быстро наполнившуюся кровью. Затем осколок бутылки, двигаясь по инерции, выскользнув из нетвёрдой Серёниной руки, прочертил дугу и, отрикошетив от забора, упал в рыхлый снег.
Лидуха закричала, рванулась и, обогнув Серёню, бросилась к дому. Серёня побежал за ней, догнал и на бегу начал колотить её по спине и голове без разбора. Лидуха упала в снег. Серёня, пнув её несколько раз под ребра, дал подняться, побежать, затем снова догнал и сильными ударами сбил с ног. Ему явно доставляло удовольствие наблюдать, как она, корчась от боли, ползёт по снегу, оставляя кровавые отметины на белом.
Лихорадочно соображая, что избиение может продолжаться бесконечно, Лидуха попыталась выиграть немного времени и, когда Серёня в очередной раз позволил ей встать и побежать, дождавшись его преследования, резко остановилась и ударила летевшего на неё Серёню в лоб зажатой в кулаке связкой ключей.