Русская красавица. Анатомия текста
Шрифт:
Боренька провожает меня в другую жизнь. Он знает, там – на конечной станции электрички –ждет совсем чужой, но очень надежный и правильный человек, с которым я останусь навсегда. /…гадкой лужею стекаю под ноги случайному прохожему./ Вы чем-то похожи с ним./ Он брезгливо поморщится, оботрет ботинок, / потом принюхается: много ли надо молодому, тоскующему./ Заберет в свое будущее…/
А сам Боречка, ничего – держится. Приложил лапищу к стеклу, смотрит сквозь пальцы задумчиво, улыбается в свою светлую бороду. Какие же у него все-таки странные руки! Огромные, но очень аккуратно сделанные, словно не рука, а образец
Боренька, словно ультрафиолетом, обрабатывает меня синими лучиками взгляда… Врачует. Он сейчас гармоничный и светлый, как крымская гора или как мудрец Волошин из бредней Бесфамильной. Я его такого очень-очень люблю. Но такой он теперь не часто. Иногда бывает неистовый, бешеный, злой, или, что еще хуже, отстраненный совсем, отсутствующий. Играет тогда какую-нибудь «Арию», но преподносит ее без глубины, а с одной только яростью. Такого Бореньку я пыталась исправлять, а надо было – бросать немедленно…
– Уходи! – кричу.
– Успею еще. – говорит он очень спокойно, не меняя выражения лица и лишь шевеля губами. Оказывается, сквозь стекло и так все прекрасно слышно… Я виновато оглядываюсь – все воровато отводят взгляды, будто и не смотрели на меня никогда. Злюсь до невозможности! Злюсь, что Борька сразу меня не предупредил. Это хорошо. Ведь, когда я злюсь – не так больно расставаться. И ему, и мне.
– Сонечка, – серьезно так говорит мой человек-гора из-за стекла. – Всем святым, что есть, умоляю. Не наделай глупостей. Верю в тебя…
И я преданно и серьезно киваю головой, по-детски машу ручкой и пытаюсь улыбаться. А мир уже раскачивается и тихонько куда-то плывет. То ли из-за моих слез, то ли потому, что электричка, наконец, тронулась, то ли и от того и от другого…
Объективный взгляд:
Если бы она удовлетворилась тем, чем являлась от природы, то стала бы мгновенно самой востребованной и желанной актрисой любого столичного ТЮЗа. Роли мальчишек всегда удавались ей на славу. На Питера Пена в ее исполнении ходили по многу раз и всегда хохотали до упаду и принимали клятвенное решение никогда не взрослеть. Когда-то давно Сонечка даже верила в свою артистическую карьеру в ТЮЗе, но потом сочла ее слишком легкой. Ведь пластичность, неисчерпаемый задор и вечная смешинка в глазах были даны ей от природы.
А потом юный зритель показался ей недостаточно глубоким. Сонечка захотела драмы, но та не приняла Сонечку… Оказалось, что маленькой, хрупкой актрисе со смешливым лицом и короткой непослушно курчавой рыжеватой шевелюрой никогда не дадут сыграть Клеопатру. Тогда Сонечка обиделась и вообще ушла из театра. Работала в офисах, в редакциях, даже в кафешках, но мечтала всегда об одном – сцена. Все краткосрочные попытки туда вернуться так и не принесли удовлетворения… Играть хотелось, но желанные роли не светили никогда. Потому она, конечно же, не упускала ни единой возможности поработать на публику.
Вот уже минут пять, как электричка в пути, а маленькая, напряженная фигурка Сонечки все стоит, застыв, у окна, старательно машет ручкой и, не мигая, глядит наполненными влагой глазами за окно.
Зря играет. Забитая электричка – далеко не лучшие
Вдруг Сонечка резко разворачивается и с новым, одухотворенным и решительным лицом снова ныряет в толпу. Похоже, она нашла себе новую игру. Похоже, будет искать в ней спасение…
– Не могу по-другому! Не высижу! – развожу руками, оправдываясь перед окружающими. – Слишком медленно здесь. Не умею ждать…
Пробираюсь к тамбуру, причитая извинения и просьбы подвинуться. Отправляюсь в народ, на экскурсию. Это на время отвлечет, это вылечит…
Люди лениво поднимают глаза, всматриваются, недоумевая. Досадливо морщась, подчиняются моим просьбам-требованиям, бормочут вслед что-то неодобрительное. В каждой электричке давно заведен свой размеренный порядок пассажиризма, и люди не любят нарушителей.
Тихо-тихо, напеваю себе под нос, проассоциировавшееся:
/Здесь нас никто не любит, / И мы не любим их./ Здесь ездят на метро,/ Ну а мы не из таких, / Мы берем мотор, / Хотя в кармане голяк. / Мы киряем свой портвейн,/ Мы пьем чужой коньяк./
Впрочем, я обычно игнорирую общественный транспорт вовсе не от плохих отношений с толпой. Беда в другом – с некоторых пор я совершенно не умею ждать. Я не из слабачков, но бешеная боязнь потратить время впустую сильнее меня во сто крат. Она правит мною… Совсем. До бешеного сердцебиения и последних копеек, выброшенных на такси, в котором ты не ждешь станции, а едешь – быстро, легко, разглядывая мир…
Перехожу в следующий вагон.
Тут свободнее, чем в «моем». На лавках сидят по пятеро. Зато в проходах не кемарят, умостившись на бесформенных тюках, а стоят, держась за спинки лавочек. Что характерно – стоят в основном особи интеллигентного вида. Неумение прошмыгнуть, нарычать, занять место и отводить глаза от просящих взглядов стариков, развило в них особую степень выносливости. Им, попросту, все равно, в каких условиях ехать.
Я и сама была такой когда-то… Триста лет тому назад, еще до операции… Помню, как тогда довольно спокойно ездила в общественном транспорте. Знаю «все равно» на себе. Внутри поворачивается какой-то переключатель, и ты на время дороги попросту отключаешься от окружающего мира. Стоишь подтянутая, собранная, впередсмотрящая… Или наоборот, ссутулившаяся, вялая, уткнувшаяся в книжечку… Стоишь себе в трамвае, а на самом деле нет тебя здесь. Сколько ни тронут – не почувствуешь. Если и отреагируешь, то автоматически, совсем без эмоций. Иногда получается очень красиво. Как в том анекдоте, когда в ответ на: «Что за базар? Ты, падла, что, интеллигента включаешь? Культурный, блин, да?» рассеянно отвечают: «Нет-нет, упаси боже! Такое же быдло, как и вы…»
В тамбуре возле стены из одноликих квадратных сумок, закусив сигаретку, дежурит важный черноглазый пацанёнок.
– Парниша, разгребите баррикаду! – требую, подмигивая, как близкому знакомому. Пусть понимает, как хочет.
В ответ парень обводит меня взглядом с ног до головы. Всем видом своим показывает, что он тут не обычный пассажир, он – на работе! Везет товар на окраины, деньгу зашибает, и потому, все у него в этой электричке давно уже схвачено. И если б нельзя было, он бы сумки тут не поставил, а раз поставил, значит можно, а я тут со своими…