Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие
Шрифт:
Так говорит А. Белый в статье «Апокалипсис в русской поэзии [233] . Как это типично для него, само слово «соборность», так любимое Ивановым, А. Белый здесь обходит (предпочитая выражаться «всенародное голосование»). Вероятно, подразумевает А. Белый следующее высказывание Вяч. Иванова (из статьи «Вагнер и Дионисово действо»):
«Борьба за демократический идеал синтетического Действа (опять, как и у Скрябина, синоним Мистерии. – И.М.), которой мы хотим и которую предвидим, есть борьба за орхестру и за соборное слово» [234] .
233
Белый А. Луг зеленый. С. 241.
234
Иванов Вяч. По
Далее А. Белый в своей статье продолжает развивать такие соображения по поводу мистерии: «Указывая на дионисические основы общины будущего, Вяч. Иванов возводит общественность в религиозный принцип, указывая на трагический элемент общественных отношений. Этот же элемент связан с мировой трагедией, содержанием которой является борьба Жены со Зверем. Воплощенный образ Жены должен быть фокусом мистерии, воплощая всеединое начало человечества. Жена, познанная Соловьевым, должна сойти с неба и облечь нас Солнцем жизни – мистерией» [235] . «Так возникает стремление к мистерии как к синтезу всех возможных форм» [236] . «Проблематическая точка, где поэзия, музыка и мысль сливаются в одно, приблизилась к нам. Эта точка – мистерия» [237] .
235
Белый А. Луг зеленый. С. 241 – 242.
236
Белый А. Символизм. С. 450.
237
Белый А. Луг зеленый. С. 207.
Вяч. Иванов, подобно Скрябину, пишущий слово Мистерия с заглавной буквы (в отличие от Белого), так разъясняет, почему, с его точки зрения, именно в Мистерии, в соборном слове находит подлинно органическое воплощение чаемый им синтез: «...Лучшее свое Человек отдает своему Богу... В богослужении вдохновенно и дружно сплетались Музы в согласный хор, и с незапамятных времен того «синкретического действа», в котором Александр Веселовский, усматривал колыбель искусств, впоследствии разделившихся: драмы, лирики, эпоса, орхестрики и музыки, – естественно и вольно осуществляется искомый нами с такою рационалистическою надуманностью синтез. Что этот синтез может быть только литургическим, понимали и творец действа о Парсифале и Скрябин» [238] .
238
Иванов Вяч. Борозды и межи. С. 346.
В статье «Скрябин и дух революции» эта последняя мысль разрабатывается так:
«В торжественнейших утверждениях своего порыва – или прорыва – в запредельное Скрябин говорил не языком индивидуальной воли, но хоровым звучанием воздымаемого им из глубин соборного множества. Дивиться ли тому, что столь многих смущает и безумит внятно звучащая в его музыке страшная песня древнего, родимого хаоса? <...>
Он не только упреждал в духе некий всеобщий сдвиг, но и учил, что всемирное развитие движется в катастрофических ритмах. Разрушительные силы в их ужасающем разнуздании знаменовали для него тот момент глубочайшей «инволюции» (погружения в хаос), который служит, по непреложному первозданному закону, началом «эволюции» (восхождения к единству): такова основная схема космических эпох из коих наша стремительно приближается к своему концу, к своему эволюционному завершению, имя которому, на языке Скрябина, – Мистерия. Создание Мистерии было целью его жизни: характер, прямо противоположный не приемлющему революции Гете, – он сгорал от нетерпеливого ожидания предвестий конца, за которым уже светало перед его взором новое начало, торопил Рок и ежечасно умышлял освободительное действие» [239] .
239
Иванов Вяч. Родное и вселенское. С. 134 – 195.
Как видим, поэта, литературоведа и философа-эстетика Вяч. Иванова в скрябинском замысле художественного синтеза особенно интересует именно то, что связано с его попытками создания Мистерии, в которой по самой ее природе, как предполагалось, воплотится дух соборности. Говоря о скрябинском синтезе в предыдущих разделах, Мистерии мы почти не касались. Потому, дополняя сказанное, напомним, что «чудотворное» форсированное развитие, пересоздание человечества и всего объективного мира должно было начаться при исполнении скрябинской Мистерии. А в ней предполагалось (она создана не была – остались лишь черновики вступления к ней, «Предварительного действа») сочетать цвет, музыкальный звук, поэтическое слово в уникальном синтезе. При этом Мистерию должен был одухотворять пафос соборности, и поэтическое слово, в ней звучащее, должно было уже быть не просто словом магически действенным, колдовским, завораживающим и преобразующим сущее, а словом соборным. Вяч. Иванов именно желал разъяснить публике это последнее и не раз подчеркивал национальную самобытность скрябинского гения и православно-христианский характер его творчества. Мы опять-таки не ставим своей целью полемику с Вяч. Ивановым, – как уклоняемся и от изъявлений солидарности с ним по этому вопросу. Точно так же вряд ли стоит гадать, «получилось» ли бы у Скрябина что-то с его грандиозным замыслом Мистерии. Мы лишь стараемся максимально объективно осветить проблему и позиции творческих деятелей, разрабатывавших в серебряный век вопросы, связанные с художественным синтезом. А позиция Вяч. Иванова ясно обрисована им самим и в других публикациях, и здесь.
«Так говорил и мыслил русский национальный композитор, представивший просторолюбивую стихию родной музыки в ее новом виде динамического перестроения и претворения в образы космической беспредельности, – аполитический художник в жизни, мирный анархист..., демократ..., по глубочайшему и постоянному алканию соборности; аристократ по изяществу природы и привычек..., истый всечеловек, каким является, по Достоевскому, прямой русский, – и вместе пламенный патриот... <...>
Если переживаемая революция есть воистину великая русская революция, – многострадальные и болезненные роды «самостоятельной русской идеи», – будущий историк узнает в Скрябине одного из духовных ее виновников (курсив наш. – И.М.), а в ней самой, быть может, – первые такты его ненаписанной Мистерии. Но это – лишь в том случае, если, озирая переживаемое нами из дали времен, он будет вправе сказать не только: «земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною», но и прибавит: «и Дух Божий носился над водами» – о том, что глядит на нас, современников, мутным взором безвидного Хаоса» [240] .
240
Иванов Вяч. Родное и вселенское. С. 196 – 197.
Образ Духа Божия здесь – яркое напоминание о том, что пытались разглядеть в Октябрьской революции «принявшие» ее, как принято выражаться, деятели культуры серебряного века (а среди таких первоначально были не только Блок и Брюсов, но и Бальмонт, и Вяч. Иванов, и др.). Кроме того, этот фрагмент статьи Иванова дополнительно неожиданно поясняет образ Христа, «в белом венчике из роз» идущего впереди революционеров в «Двенадцати» у Блока. Этот образ, так часто повергавший в недоумение, а порой раздражавший позднейших советских критиков, явно перекликается с библейскими ассоциациями, проецируемыми на революцию, из статьи Вяч. Иванова. Естественно, впрочем, что позже его не понимали атеистически настроенные люди – вдобавок, что особенно важно, люди, утратившие духовную связь со специфическим миросозерцанием людей серебряного века, подобных Скрябину, Иванову и Блоку.
Для Иванова, как и для многих других, скрябинский «прорыв в запредельное» был средоточием громадных ожиданий еще и потому, что в этом прорыве единственный человек (и притом современный человек, а не «человек будущего») дерзко тщился осуществить в настоящем то, о чем Иванов и другие теоретики говорили как об отдаленной туманной перспективе. Скрябинская попытка создать Мистерию, да еще в одиночку, противоречила теории:
«Проблема же синтеза искусств, творчески отвечающая внутренне обновленному соборному сознанию, есть задача далекая и преследующая единственную, но высочайшую для художества цель, имя которой – Мистерия. Проблема этого синтеза есть вселенская проблема грядущей Мистерии. А проблема грядущей Мистерии есть проблема религиозной жизни будущего» [241] .
241
Иванов Вяч. Борозды и межи. С. 347.
Но... Скрябин уже писал «Предварительное действо»! Собственно, к середине 1910-х годов остался единственным из художников, кто небезуспешно действовал в том направлении, которое уже оставили, разочаровавшись, и живописцы и поэты, именно он – Скрябин. Потому Вяч. Иванов так внимательно следит за его работой в русле художественного синтеза.
Соборное духовное единение творческих индивидуальностей есть, как видно из суждений деятелей символизма, необходимое, по их мнению, условие художественного синтеза. А синтез есть средство разрешения силами искусства тех высоких «сверхчеловеческих» задач, о которых говорилось выше. Творческие деятели серебряного века пытались предпринимать и чисто практические шаги, способствующие такому объединению. Наиболее выраженным шагом в данном направлении была попытка Г. Чулкова (в которой участвовал и Вяч. Иванов) создать своего рода общину так называемых «мистических анархистов». В статье «Идея неприятия мира», посвященной в основном этому вопросу (обсуждение которого сопровождается разбором в соответствующем ключе «Братьев Карамазовых» Достоевского), Вяч. Иванов рассказывает про «термин "мистический анархизм", впервые... употребленный Георгием Чулковым с целью в одной обобщающей формуле охарактеризовать тяготения некоторой группы писателей, преимущественно художников слова-символа...» [242] .
242
Иванов Вяч. По звездам. С. 115.
Это тяготение наиболее подробно объяснил в другом месте сам Вяч. Иванов, влияние взглядов которого на Г. Чулкова несомненно. В статье «Чурлянис и проблема синтеза искусств» Иванов, в частности, назвал Чюрлениса «изгоем культуры», «одиноким человеком», «художником, не нашедшим себе места в художествах», ставя вопрос: «Но был ли Чурлянис истинно живописцем? Художники кисти, скорее всего, остановились бы перед ним в недоумении. Иные похвалили бы его как колориста «на час»... и в конечном итоге, при ярком впечатлении его стилистического эклектизма и какой-то зыбкости вкуса, заявили бы, что для живописи в строгом смысле он не завоевал ничего нового и прочного» [243] .
243
Иванов Вяч. Борозды и межи. С. 334 – 336.