Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)

Коллектив авторов

2

В небе туча горит янтарем. Мглой курится. На туманном утесе забила крылом белоснежная птица. Водяная поет. Волоса распускает. Скоро солнце взойдет, и она, будто сказка, растает. И невольно грустит. И в алмазах ресницы. Кто-то, милый, кричит. Это голос восторженной птицы. Над морскими сапфирами рыбьим хвостом старец старый трясет, грозовой и сердитый. Скоро весь он рассеется призрачным сном, желто-розовой ценой покрытый. Солнце тучу перстом огнезарным пронзило. И опять серебристым крылом эта птица забила.

1902

Москва

Из цикла «Багряница в терниях»

Осень

1

Огромное стекло в оправе изумрудной разбито вдребезги под силой ветра чудной — огромное стекло в оправе изумрудной. Печальный друг, довольно слез — молчи! Как в ужасе застывшая зарница, луны осенней багряница. Фатою траурной грачи несутся — затенили наши лица. Протяжно

дальний визг окрестность опояшет. Полынь метлой испуганно нам машет. И красный лунный диск в разбитом зеркале, чертя рубины, пляшет.

2

В небесное стекло с размаху свой пустил железный молот… И молот грянул тяжело. Казалось мне — небесный свод расколот. И я стоял, как вольный сокол. Беспечно хохотал среди осыпавшихся стекол. И что-то страшное мне вдруг открылось. И понял я — замкнулся круг, и сердце билось, билось, билось. Раздался вздох ветров среди могил: «Ведь ты, убийца, себя убил, — убийца!» Себя убил. За мной пришли. И я стоял, побитый бурей сокол — молчал среди осыпавшихся стекол.

<Август 1903>

Серебряный Колодезь

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ПЕПЕЛ»

(1909)

Из цикла «Россия»

Отчаянье

Довольно: не жди, не надейся — Рассейся, мой бедный народ! В пространство пади и разбейся За годом мучительный год! Века нищеты и безволья. Позволь же, о родина мать, В сырое, в пустое раздолье, В раздолье твое прорыдать: Туда, на равнине горбатой, Где стая зеленых дубов Волнуется купой подъятой, В косматый свинец облаков, Где по полю Оторопь рыщет, Восстав сухоруким кустом, И в ветер пронзительно свищет Ветвистым своим лоскутом, Где в душу мне смотрят из ночи, Поднявшись над сетью бугров, Жестокие, желтые очи Безумных твоих кабаков, — Туда, — где смертей и болезней Лихая прошла колея, — Исчезни в пространство, исчезни, Россия, Россия моя!

<Июль 1908>

Серебряный Колодезь

Деревня

Г. А. Рачинскому [115]

Снова в поле, обвеваем Легким ветерком. Злое поле жутким лаем Всхлипнет за селом. Плещут облаком косматым По полям седым Избы, роем суковатым Изрыгая дым. Ощетинились их спины, Как сухая шерсть. День и ночь струят равнины В них седую персть. Огоньками злых поверий Там глядят в простор, Как растрепанные звери Пав на лыс-бугор. Придавила их неволя, Вы — глухие дни. За бугром с пустого поля Мечут головни, И над дальним перелеском Просверкает пыл: Будто змей взлетает блеском Искрометных крыл. Журавель кривой подъемлет, Словно палец, шест. Сердце оторопь объемлет, Очи темень ест. При дороге в темень сухо Чиркает сверчок. За деревней тукнет глухо Дальний колоток. С огородов над полями Взмоется лоскут. Здесь встречают дни за днями: Ничего не ждут. Дни за днями, год за годом: Вновь за годом год. Недород за недородом. Здесь — немой народ. Пожирают их болезни, Иссушает глаз… Промерцает в синей бездне — Продрожит — алмаз, Да заря багровым краем Над бугром стоит. Злое поле жутким лаем Всхлипнет; и молчит.

115

Рачинский Григорий Алексеевич (1853–1939) — председатель московского Религиозно-философского общества, близкий знакомый А. Белого.

1908

Серебряный Колодезь

Шоссе

Д. В. Философову [116]

За мною грохочущий город На склоне палящего дня. Уж ветер в расстегнутый ворот Прохладой целует меня. В пространство бежит — убегает Далекая лента шоссе. Лишь перепел серый мелькает, Влетая, ныряя в овсе. Рассыпались по полю галки. В деревне блеснул огонек. Иду. За плечами на палке Дорожный висит узелок. Слагаются темные тени В узоры промчавшихся дней. Сижу. Обнимаю колени На груде дорожных камней. Сплетается сумрак крылатый В одно роковое кольцо. Уставился столб полосатый Мне цифрой упорной в лицо.

116

Философов Дмитрий Владимирович (1872–1940) — литературный критик и публицист, один из руководителей петербургского Религиозно-философского общества.

<Август 1904>

Ефремов

Из окна вагона

Эллису [117]

Поезд плачется. В дали родные Телеграфная тянется сеть. Пролетают поля росяные. Пролетаю в поля: умереть. Пролетаю: так пусто, так голо… Пролетают — вон там и вон здесь — Пролетают — за селами села, Пролетает — за весями весь; И кабак, и погост, и ребенок, Засыпающий там у грудей; Там — убогие стаи избенок, Там — убогие стаи людей. Мать Россия! Тебе мои песни, — О немая, суровая мать! — Здесь и глуше мне дай, и безвестней Непутевую жизнь отрыдать. Поезд плачется. Дали родные. Телеграфная тянется сеть — Там — в пространства твои ледяные С буреломом осенним гудеть.

117

Эллис — литературный псевдоним Льва Львовича Кобылинского (1879–1947), поэта-символиста, переводчика и критика, близкого друга А. Белого.

<Август 1908>

Суйда

Телеграфист

С. Н. Величкину [118]

Окрестность

леденеет Туманным октябрем. Прокружится, провеет И ляжет под окном, — И вновь взметнуться хочет Большой кленовый лист. Депешами стрекочет В окне телеграфист. Служебный лист исчертит. Руками колесо Докучливое вертит, А в мыслях — то и се. Жена болеет боком, А тут — не спишь, не ешь, Прикованный потоком Летающих депеш. В окне кустарник малый. Окинет беглый взгляд — Протянутые шпалы В один тоскливый ряд, Вагон, тюки, брезенты Да гаснущий закат… Выкидывает ленты, Стрекочет аппарат. В лесу сыром, далеком Теряются пески, И еле видным оком Мерцают огоньки. Там путь пространства чертит… Руками колесо Докучливое вертит; А в мыслях — то и се. Детишки бьются в школе Без книжек (где их взять!): С семьей прожить легко ли Рублей на двадцать пять: На двадцать пять целковых — Одежа, стол, жилье. В краях сырых, суровых Тянись, житье мое! — Вновь дали мерит взором: Сырой, осенний дым Над гаснущим простором Пылит дождем седым. У рельс лениво всхлипнул Дугою коренник, И что-то в ветер крикнул Испуганный ямщик. Поставил в ночь над склоном Шлагбаум пестрый шест: Ямщик ударил звоном В простор окрестных мест. Багрянцем клен промоет — Промоет у окна. Домой бы! Дома ноет, Без дел сидит жена, — В который раз, в который, С надутым животом!.. Домой бы! Поезд скорый В полях вопит свистком; Клокочут светом окна — И искр мгновенный сноп Сквозь дымные волокна Ударил блеском в лоб. Гремя, прошли вагоны. И им пропел рожок. Зеленый там, зеленый, На рельсах огонек… Стоит он на платформе, Склонясь во мрак ночной, — Один, в потертой форме, Под стужей ледяной. Слезою взор туманит. В костях озябших — лом. А дождик барабанит Над мокрым козырьком. Идет (приподнял ворот) К дежурству — изнемочь. Вдали уездный город Кидает светом в ночь. Всю ночь над аппаратом Он пальцем в клавиш бьет. Картонным циферблатом Стенник ему кивнет. С речного косогора В густой, в холодный мрак — Он видит — семафора Взлетает красный знак. Вздыхая, спину клонит; Зевая над листом, В небытие утонет, Затянет вечным сном Пространство, время, бога И жизнь, и жизни цель — Железная дорога, Холодная постель. Бессмыслица дневная Сменяется иной — Бессмыслица дневная Бессмыслицей ночной. Листвою желтой, блеклой, Слезливой, мертвой мглой Постукивает в стекла Октябрьский дождик злой. Лишь там на водокачке Моргает фонарек. Лишь там в сосновой дачке Рыдает голосок. В кисейно нежной шали Девица средних лет Выводит на рояли Чувствительный куплет.

118

Величкин С. Н. — знакомый А. Белого, друг молодости С. М. Соловьева.

1906–1908

Серебряный Колодезь

Арестанты

В. П. Поливанову [119]

Много, брат, перенесли На веку с тобою бурь мы. Помнишь — в город нас свезли. Под конвоем гнали в тюрьмы. Била ливнем нас гроза: И одежда перемокла. Шел ты, в даль вперив глаза, Неподвижные, как стекла. Заковали ноги нам В цепи. Вспоминали по утрам Степи. За решеткой в голубом Быстро ласточки скользили. Коротал я время сном В желтых клубах душной пыли. Ты не раз меня будил. Приносил нам сторож водки. Тихий вечер золотил Окон ржавые решетки. Как с убийцей, с босяком, С вором, Распевали вечерком Хором. Здесь, на воле, меж степей Вспомним душные палаты, Неумолчный лязг цепей, Наши серые халаты. Не кручинься, брат, о том, Что морщины лоб изрыли. Всё забудем: отдохнем — Здесь, в волнах седой ковыли.

119

Поливанов Владимир Павлович — детский писатель, близкий к символистам.

1904

Серебряный Колодезь

Песенка комаринская

Шел калика, шел неведомой дороженькой — Тень ползучую бросал своею ноженькой. Протянулись страны хмурые, мордовские — Нападали силы-прелести бесовские. Приключилось тут с каликою мудреное: Уж и кипнем закипала степь зеленая. Тень возговорит калике гласом велием: «Отпусти меня, калика, со веселием. Опостылело житье мне мое скромное, Я пройдусь себе повадочкою темною». Да и втапоры калику опрокидывала; Кафтанишко свой по воздуху раскидывала. Кулаками-тумаками бьет лежачего — Вырастает выше облака ходячего. Над рассейскими широкими раздольями Как пошла кидаться в люд хрестьянский кольями. Мужикам, дьякам, попам она поповичам Из-под ног встает лихим Сморчом-Сморчовичем. А и речи ее дерзкие, бесовские: «Заведу у вас порядки не таковские; Буду водочкой опаивать-угащивать: Свое брюхо на напастиях отращивать. Мужичище-кулачище я почтеннейший: Подпираюсь я дубиной здоровеннейшей!» Темным вихорем уносит подорожного Со пути его прямого да не ложного. Засигает он в кабак кривой дорожкою; Загуторит, засвистит своей гармошкою: «Ты такой-сякой комаринский дурак: Ты ходи-ходи с дороженьки в кабак. Ай люли-люли люли-люли-люли: Кабаки-то по всея Руси пошли!..»