Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников
Шрифт:
Очень важно, что дискуссию начал именно К. Н. Леонтьев, который обладал двумя замечательными качествами, глубоко подмеченными В. В. Розановым (по поводу другой работы К. Н. Леонтьева), – смелостью и своеобразной гордостью: «Он имел силу сказать вещи, каких никто в лицо обществу и читателям не говаривал. Говорили, и пуще, – невежды. В Л[еонтьев]е же чувствовался аристократизм ума и образования <…> Леонтьев вообще действовал как пощечина. “На это нельзя не обратить внимания”, – произносил всякий читатель, прижимая ладонь к горящей щеке» [627] .
627
Розанов В. В. Литературные изгнанники. Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М., 2001. С. 62. Примеч. 1.
В своей работе К. Н. Леонтьев точно обозначает черты нового мировоззрения, которое он называет «розовым христианством»: «Об одном умалчивать; другое игнорировать; третье отвергать совершенно; иного стыдиться и признавать святым и божественным только то, что наиболее приближается к чуждым православию понятиям утилитарного
628
Леонтьев К. Н. Наши новые христиане, Ф. М. Достоевский и гр. Лев Толстой. М., 1882. Введение. С. IV. В связи с используемым термином «розовое христианство» интересно обратить внимание на символику цвета. В христианстве красный цвет – цвет крови, мученичества, подвига, цвет жертвы Христовой, страдания за Христа и свидетельства о Христе. На иконах красным цветом изображаются одежды мучеников, крылья приближенных к престолу архангелов – серафимов. Красный цвет – символ Воскресения, победы жизни над смертью. Очень интересна запись Ф. М. Достоевского из записной тетради 1880–1881 гг.: «…вера – это красный цвет» (ДПСС. Т. 27. С. 56). «Розовое христианство» – разбавленное – вроде бы еще христианство, но уже недостаточно концентрированное. Характерно противопоставление С. Г. Бочарова: «розовое христианство» Достоевского, которое все-таки еще имеет красный прототип, и черное у Леонтьева, уже не имеющее в иконописи прототипа, если не учитывать изображений пещеры – символа могилы, а также адской бездны (см.: Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999. С. 358; Васютина С. Чем портрет отличается от иконы // Нескучный сад. 2008. № 1 (январь – февраль). С. 104). Однако О. Л. Фетисенко настаивает, что речь идет не о цвете, а о веществе – розовой воде, парфюмерном средстве, которое используется для «услащения». В этом смысле в словоупотреблении К. Н. Леонтьева термины «розовое христианство», «маргариновое христианство», «сентиментальное христианство», «пресные боголюбцы», «услащение» являются синонимами (Фетисенко О. Л. К истории восприятия Пушкинской речи: Достоевский в неизданной переписке К. Н. Леонтьева и Т. И. Филиппова // Достоевский: Материалы и исследования. СПб., 2001. Т. 16. С. 334).
С точки зрения К. Н. Леонтьева, в этом случае речь должна идти об антрополатрии, т. е. вере в земного человека и его возможности, «в идеальное, самостоятельное, автономическое достоинство лица и в высокое практическое назначение всего человечества здесь на земле» [629] . По-другому можно эту тенденцию определить как стремление освободить христианство от власти догматов, осуществить задачу «разделения христианства (сведенного к этике) и богословия» [630] . Однако этот путь ведет в тупик: «Любовь без страха и смирения есть лишь одно из проявлений (положим, даже наиболее симпатичное) того индивидуализма – того обожания прав и достоинств личности, которое воцарилось в Европе с конца XVIII века… уничтожив в людях веру в нечто высшее, от них не зависящее, заставив людей забыть страх и стыдиться смирения…» [631]
629
Леонтьев К. Н. Цит. соч. С. 52.
630
(1898–1905) // Русская эмиграция до 1917 года – лаборатория либеральной и революционной мысли: [Сб. ст.] / РАН. Ин-т рос. истории. СПб., 1997. С. 114.
631
Леонтьев К. Н. Цит. соч. С. 53. Следует сразу сделать одно важное примечание. «Страх» является одной из базовых категорий в словаре К. Н. Леонтьева, что дало повод некоторым его критикам, в том числе и очень проницательным, обвинять его в своеобразной «ферапонтовщине». Такая точка зрения была бы совершенно ошибочной. Лично, психологически, как свидетельствует в своих воспоминаниях Л. А. Тихомиров, К. Н. Леонтьев был человеком сердечной веры, постоянно соединенной с любовью к Богу. В проповеди страха Божия для Леонтьева заключалось глубокое убеждение в реальности Божественного бытия и сознание опасности возбудить Его гнев – чувство, которое у Леонтьева сочеталось с теплой, сердечной верой (см.: Тихомиров Л. А. Тени прошлого. М., 2000. С. 648–649). Кроме того, как подчеркивает В. М. Лурье, рассуждения К. Н. Леонтьева о «страхе» как основе спасения тесным образом связаны именно с поучениями оптинских подвижников, в первую очередь преподобного Макария (см. подробнее: Лурье В. М. Догматика «религии любви»: Догматические представления позднего Достоевского // Христианство и русская литература. СПб., 1996. Сб. 2. С. 290. Сноска 2, а также: Фетисенко О. Л. Окрест Оптиной: Достоевский и спор о «сентиментальном христианстве» в пометах К. Н. Леонтьева на книге «Преподобного отца нашего Аввы Дорофея душеполезные поучения.» // Достоевский: Материалы и исследования. СПб., 2005. Т. 17. С. 155 и далее).
Таким образом, с точки зрения К. Н. Леонтьева, христианство Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского носит совершенно нецерковный, «неотеческий», выдуманный характер и не соответствует строгим («византийским») идеалам, а проповедь его способна только принести вред.
Сам Леонтьев проблему именно так и определял и понимал: есть христианство настоящее и «христианство Федора Михайловича», между ними существует принципиальная разница, потому что настоящее христианство «иногда весьма сурово и страшно» [632] . Настоящее, «мрачновеселое», известное, ясное и сформированное христианство, по мнению Леонтьева, отличается от христианства Достоевского сложностью для ума, глубиной и простотой для сердца. Настоящее христианство даже права не имеет (если готово честно следовать свидетельствам Писания и Предания) ждать всепримирения, всепрощения, вселюбви и моральной гармонии, а может только допускать временные улучшения и ухудшения [633] .
632
Розанов
633
См.: примечания К. Н. Леонтьева на статью В. В. Розанова «Эстетическое понимание истории»: Там же. С. 359.
Но есть еще один очень важный момент: понимание в настоящем христианстве Личности Христа. С точки зрения К. Н. Леонтьева, «розовое христианство» знает только «безжизненно-всепрощающего Христа, которого сочинил сам Достоевский» [634] , морального идеалиста, проповедующего «любовь» и «гармонию», – как тут не вспомнить знаменитое письмо К. П. Победоносцева Л. Н. Толстому по поводу возможности прощения убийц императора Александра II, в котором обер-прокурор Св. Синода формулирует свою мысль о различии в понимании Христа между собой и Л. Н. Толстым: «В таком важном деле все должно делаться по вере. А, прочитав письмо Ваше, я увидел, что Ваша вера одна, а моя и церковная другая и что наш Христос – не Ваш Христос. – Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в Вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления» (ПСС. Т. 63. С. 59).
634
Там же. С. 345–346.
В этой связи следует обратить внимание на одну очень важную деталь, которая также роднит К. Н. Леонтьева с К. П. Победоносцевым: этнографический контекст, национальная заостренность – ведь Леонтьев подчеркивает специально значение именно «русских пороков»: проповедь «розовых добродетелей» способна в первую очередь принести вред именно в пределах нашего отечества, России, ибо отечественные пороки таковы, что слишком часто требуют не любви, а внешнего насилия и внутреннего страха – страха согрешить. Более того, в письмах Розанову Леонтьев фактически был склонен чуть ли не предложить свою собственную концепцию «народа-богоносца»: «Народ же, выносящий и страх Божий, и насилие, есть народ будущего ввиду общего безначалия…» [635] Для такого народа нездоровое и подавляющее влияние Федора Михайловича очень вредно, как и все «прибавки к вере» и «исправления» христианства в XIX в., «а наши русские и тем более», потому что они несамобытны [636] .
635
Там же. С. 334.
636
См.: Там же. С. 346.
Оставляя в стороне вопрос о причинах такого отношения К. Н. Леонтьева к Ф. М. Достоевскому (обсуждение этого вопроса совершенно не соответствует теме настоящей работы, хотя, конечно, тут много пристрастного и личного и поэтому необъективного), следует обратить внимание на важную деталь: сам жанр произведения (не богословский трактат, а роман или публицистический текст) предполагает размытость формулировок, априорную нечеткость [637] .
В этом смысле в своих выводах квазибогословского характера Л. Н. Толстой, конечно, был гораздо конкретнее. Как заметил В. В. Розанов, Ф. М. Достоевский иногда впадает в другую крайность, он «ослабевал» и «отступал назад» «в последнем анализе <…> при последнем ударе аналитического ножа» [638] .
637
См. подробнее: Фетисенко О. Л. К истории восприятия Пушкинской речи: Достоевский в неизданной переписке К. Н. Леонтьева и Т. И. Филиппова // Достоевский: Материалы и исследования. СПб., 2001. Т. 16. С. 340 и далее). О. Л. Фетисенко справедливо замечает, что дополнительную напряженность в личные (заочные) отношения К. Н. Леонтьева и Ф. М. Достоевского могло внести то обстоятельство, что лучшая книга Леонтьева «Отец Климент» и очередные главы романа «Братья Карамазовы» появились в 1879 г. в одном издании – ноябрьском номере «Русского вестника» и упоминались рядом в отзывах рецензентов (см.: Фетисенко О. Л. Окрест Оптиной: Достоевский и спор о «сентиментальном христианстве» в пометах К. Н. Леонтьева на книге «Преподобного отца нашего Аввы Дорофея душеполезные поучения…» // Достоевский: Материалы и исследования. СПб., 2005. Т. 17. С. 146).
638
Розанов В. В. Литературные изгнанники. Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М., 2001. С. 336. Примеч. 3.
На первый взгляд кажется, что критика К. Н. Леонтьева относится в первую очередь к Ф. М. Достоевскому и непосредственно с Л. Н. Толстым не связана – ведь в 1882 г. его «новое направление» просто еще не было широко известно. На самом деле это вовсе не так: обвинения К. Н. Леонтьева во многих пунктах приложимы к Л. Н. Толстому, и в первую очередь к Толстому. Более того, как замечает О. Л. Фетисенко, «именно Толстой был основным объектом леонтьевского полемического выступления» [639] . Незадолго до смерти К. Н. Леонтьев был вынужден понять, что все-таки главную опасность для православия представляли не «пророчества» Ф. М. Достоевского, а вполне реальные призывы и действия «яснополянского старца».
639
Фетисенко О. Л. «.С Львом Толстым я не тягаюсь и не равняюсь»: К теме «К. Леонтьев и Л. Н. Толстой»: [По архивным материалам] // Филологические записки: Вестн. литературоведения и языкознания / Воронежский государственный университет. Воронеж, 2003. Вып. 20. С. 107.
Дело в том, что проблема дихотомии «любовь – страх», сформулированная К. Н. Леонтьевым, нашла глубокое отражение в творчестве Л. Н. Толстого. Характерно, что в одном из ранних писем Л. Н. Толстого к В. Черткову писатель подчеркивает: «Я с детства никогда не верил в загробные мучения и знаю большую половину людей, которые не могут верить в это. Но знаю и людей, которые верят в это – преимущественно женщины. Этот 2-й разряд людей (мне кажется, что их характерная черта есть сердечная холодность) мало способен к тому, чтобы познать радость любви, и потому он приводится к любви – страхом» (ПСС. Т. 85. С. 77–78).
Тема любви имеет большое значение в сочинениях Л. Н. Толстого. Во многом к проблеме выработки любви в себе, любви, являющейся действительно выражением внутреннего содержания христианского учения, Л. Н. Толстой относился с серьезностью и трезвостью, призывая, например, журналиста Л. Е. Оболенского в 1884 г. остерегаться «тумана философии и любви вообще, возвышенной христианской любви» (ПСС. Т. 85. С. 167).
Выше уже подчеркивалось, что именно любовь, с точки зрения Л. Н. Толстого, является тем путем, который в рамках философской концепции писателя ведет к «разумному пониманию» и в итоге к построению на земле Царства Бога Отца.