Русская война: Утерянные и Потаённые
Шрифт:
С 70-х годов 19 века отправляясь в плавание на Дальний Восток, русские корабли устойчиво следовали кратчайшим путем через Суэцкий канал, на котором даже держали особую Средиземноморскую эскадру, как стальную колючку для Англии и Турции и средство обеспечения быстрого укрепления тихоокеанских морских сил, бездарно-безрассудно ликвидированную Николаем II. Наличие оборудованных портов, магазинов всякого рода было важным обоснованием на длинном пути, сопровождающемся поломкой механизмов и заболеванием моряков, дававшее разрядку от быта башен и палуб, столь важную в поддержании боевого духа экипажей; недостатком маршрута являлась его «многолюдность», делавшая невозможным утаить перемещение эскадры и проводить боевую учебу на значительной его части, как и то, что весь он был перехвачен враждебной Англией.
В качестве дополнительного страхующего, на случай крайнего обострения отношений с владычицей морей, осваивался ход вокруг мыса Горн, где можно было рассчитывать на относительный нейтралитет Бразилии, почти дружественной Аргентины, и даже проанглийская Чилийская республика все же не была ее прямой колонией; наличие современных портов делало его тоже удовлетворительным; двигаясь по диагоналям двух океанов, вне зон мирового торгового судоходства, и обозрений с берегов, эскадра становилась невидимой и непредсказуемой, могла совершенствовать все виды подготовки беспрепятственно, с учебными и боевыми стрельбами; до прорытия Суэцкого канала он был кратчайшим для плавания на Дальний Восток.
Вместо этого Рожественский избирает обходной путь во-круг Африки, через три океана, в протяжку берегов единственно пригодные пункты снабжения и судоремонта на которых только английские, совершенно катастрофический при любой крупной корпусной аварии, вследствие чего эскадра окружается громадным количеством обеспечивающих и ремонтных судов, и превращается в барыню, переезжающую из Москвы в подмосковную. Это делает сразу невозможным участие в общем походе старых кораблей типа «Наварина» и «Сысоя»; их приходится отправлять по наплаванной дорожке через Средиземное море и Суэц, то есть делить эскадру, что влечет неблагоприятные по-следствия для общей сплаванности соединения, единообразия подготовки и тактических воззрений начальствующих лиц, выработка которых и без того предельно осложнена разнобоем характеристик кораблей с 22-летним разбросом годов постройки («Донской» – 1883 г., «Орел» – 1904 г.), но Рожественского это немало не останавливает. Выйдя из Либавы со сборищем кораблей, каждый из которых «ещё тот тип» толи по неожиданности новизны, толи по забытости старости и вполне осознавая это – в книге его обожателя-подчиненного В. Семенова «Расплата» приводится эпизод: наблюдая превосходно маневрирующие английский крейсера в Бискайском заливе, Рожественский с прорвавшейся тоской произнес «Эх, мне бы такие!». Но сделать «такие», это и есть задача флагмана, разделение же эскадры у Гибралтара прямо перечеркивают какую-либо возможность ее худо-терпимой сплаванности, тем более боевой сплоченности, уже не судов – звеньев: какие-то иные приоритеты господствуют в соображениях русского адмирала, нежели стержневое для флотоводца – обратить корабли во флот.
Посланный через Суэц, многократно плававший в этих водах адмирал Фалькерзам разумно организует переход через тропики, в сбережение команд запасается даже пробковыми шлемами для палубных вахт и покойно приходит к указанному сроку в назначенный ему пункт, в уважении офицеров и доверии команд. Вопреки тому экипажи Рожественского надрываются в чудовищной работе, перегружая в море в экваториальных широтах, при самой примитивной механизации, талями, уголь; ремонтируясь на ходу – что можно бы скрипя сердцем оценить положительно, как выучку трюмной и механической части; и почти не занимаясь подготовкой боевых частей и ходово-маневренными учениями, что сразу обесценивает все муки похода – боевой корабль, это прежде всего пушка в броне, выгребающая морем.
Рожественский, многократно ходивший в тропических широтах, разрушает неукоснительный распорядок таких переходов: общие работы только утром и вечером, по прохладе – отдых всей не обеспечивающей движения части экипажа днем, по жаре; купание в парусе ежедневно и баня через 3 дня; замена водки в «государевой чарке» ромом (хорошо или плохо морякам пить, судить не мне). Как взбесившийся кабан он набрасывается на все, что исходит не от него, установлено до него, решено не им. Когда «испорченный» мягким Фалькерзамом командир крейсера «Светлана» Шеин, обнаружив непомерный характер указанной бункеровки угля, прибыл доложить об этом командующему, тот увеличил норму на 200 тонн, выгнав офицера площадной бранью – исполнение приказа привело к аварии, расперло борт. Кажется Рожественский поставил себе в задачу воевать с авторитетом лиц, заслуженном ими вне его произволения: на эскадре, собравшей цвет морского офицерского корпуса, лучшее, что имелось тогда в России, адмирал во всеуслышание называет 2-го флагмана Фалькерзама – «Мешок с навозом», могучего рослого каперанга Миклухо-Маклая (брата знаменитого путешественника) – «Двойной Дурак», опытнейшего командира «Наварина» Фитингофа – «Рваная Ноздря»… литой стати гвардейца командира «Александра III» Бухвостова – «Вешалка для мундира». Все эти офицеры сложили головы на походе и в бою, отчаянно-безнадежно, как Фитингоф и Миклухо-Маклай, или яростно-пылко, как Бухвостов, несколько часов немыслимыми пируэтами уводивший эскадру от японских ударов по выводу из строя флагмана и дважды сорвав охват колонны кораблями Того – нет, ничем, кроме как Проститутка Подзаборная («Аврора»), Инвалидное Убежище («Сысой Великий») в изъявлениях командующего они не означались. Возникает даже подозрение о мотивах подбора тех или иных офицеров, за опытность ли прибран 2-м флагманом эскадры Фалькерзам, – или за то, что по крайней внешней несуразности, неряшливости и фальцету бывший посмешищем, при всех своих заслугах и знаниях, любой офицерской сходки; более определенно можно утверждать, что 3-му флагману эскадры адмиралу Энквисту (в оценках Рожественского – «Пустое Место» – но, простите, вы же его и выбирали, господин хороший!) отсутствие серьезных военно-морских достоинств способствовало вдруг переместиться с покойно-почётной должности многолетнего командира Николаевского порта на мостик флагмана крейсерского отряда – и, честный швед, он совершенно этого не хотел!
Да, Балтийский флот был изрядно обобран, сначала Старком, потом Макаровым, но даже и там можно было поискать, – например, адмирал Вирениус, каперанг Кроун —, наконец имелся нетронутый командный состав Черноморского флота, более привычный к новой технике по молодости самого объединения, в котором во всяком случае не было таких странных кораблей, как паро-броне-парусные «Донской», «Мономах», «Память Азова», из флагманов которого высоко аттестовались Вишневецкий, Цывинский, да и сам ком-флота Чухнин, при всей лютой вражде к демократам и революционерам слывший энергичными, знающим начальником в морской части, заботливым к подчиненным, если они не лейтенанты Шмидты и, кстати, много выплывавшим по Тихому океану, – нет, от такого сотрудничества Рожественский уклонился.
Для душевного строя русского командующего характерна была еще одна черта – столкнувшись с неодолимым препятствием или неожиданным отпором он терялся и погружался в какую-то прострацию с оттенком невменяемости. Великий князь Александр Михайлович приводит в своих воспоминаниях эпизод совещания по поводу посылки эскадр на Тихий океан, когда он, недосягаемо «государевых кровей», опротестовал мнение адмирала о необходимости таковой, и тот вдруг в каком-то сумеречно-сомнамбулическом состоянии разразился словами, что должно всем погибнуть ради спасения обожаемого монарха… – Пораженный столь неуместным для военно-морского совета заявлением «Морской»-Романов подумал, что ко всем прочим бедам флагман грядущего похода имеет психологию самоубийцы.
Эту какую-то неполную, ущербную сторону воли Рожественского некоторые замечали, и, например, пресытившийся службой, равнодушно-брезгливый Фитингоф изредка бросал в его адрес «Кривляющийся комедиант», отрицая с этой ущербностью и ее основание – волю – что было уже и чрезмерно, все же то, что адмирал сумел протащить разношерстную армаду кораблей через три океана, свидетельствует о наличии таковой, пусть и неровной.
Неудачи внешние приводили его в лучшее состояние, он начинал «думать» если не «в урок», то «в оправдание», становился внимателен, и найдя подходящее обоснование, совершал разумные и даже великодушные действия, делался на какое-то время «наоборот»; если это скапливалось переутомлением нервов, то происходил срыв в сильнейшую депрессию, как то случилось во время похода на стоянке у Мадагаскара, когда по соединению с отрядом Фалькерзама адмирал совершенно забросил службу, уединился в каюте и перестал принимать офицеров – в этом состоянии он написал рапорт о замене ввиду расстроенного здоровья, потом будут и другие, последний отправлен почтой из Сингапура. Налицо была явная неуверенность командующего в выполнимости поставленной задачи «овладеть господством на море» и попытки от нее уклониться. Рапорты, вкупе с частными письмами офицеров эскадры, читаемыми в высоких домах Петербурга, оказались настолько выразительными, что вопрос был решен и адмирал Бирилев выехал во Владивосток с негласным распоряжением принять командование эскадрой по ее прибытию. Кажется высокие сферы боев и побед не ожидали, в противном случае «снять» адмирала было как-то неудобно… Подталкивать к «бою с поражением» – после Артура и Мукдена? Решение о формировании 4-й эскадры («Слава», «Потемкин», «Три святителя», «Ростислав», крейсера «Очаков» и «Кагул») известие о котором доходит до Рожественского, тоже как бы ориентируют на «выжидание»… Темна вода в облацех и в помыслах начальства, но если переменилось оно во мнении о чем-то, что само назначило к исполнению, оно просто прекращает о том напоминать благовестящими громами, хотя и висит туча-тучей, и очень гневается, коли того не понимают – и Николай II своей телеграммой сдавшемуся в плен генерал-адъютанту свиты З. П. Рожественскому свидетельствует, что тот его «понимал», недовольства за Цусиму не было – был некий намек на будущее.
Напористая убежденность Рожественского в собственной непогрешимости подталкивает к выводу: он, находясь в непомраченном состоянии уже бывший уверенным в невозможности успеха, уклонялся бы от боя, имея на то множество доводов и во-вне и для себя, и если – вопреки всему – решается идти в самое пекло на несомненную битву, это значит, пребывал в какой-то ненормальной эйфории, чем-то питаемой, и даже в раздвоенности.
• Он, с одной стороны, отдает приказ о движении к Корейскому проливу, уклонившись от намека адмирала Небогатова на Лаперузов; – с другой обязует принять на борт такое количество угля и воды, какое мыслимо только при обходном плавании вокруг Японии, роковым образом перегружает корабли. По утверждению кораблестроителя и участника боя В. Костенко именно из-за того, что непробиваемый японскими снарядами главной броневой пояс ушел под воду и перестал выполнять свою защитную роль, 3 русских броненосца 1-го отряда погибли без единой пробоины тяжелой брони в районе ватерлинии, показав поразительную живучесть, значительно высшую, чем неприятельские суда; принимая снаряды не 194–152 миллиметровым поясом высотой 289 см, а 152-миллиметровым 185–195 см, т. е. утратив 32–36 % защитных свойств брони, но даже при этом «Александр III» и «Бородино» погибли переворотом овер-киль, не выполняя спрямления корпуса затоплением отсеков, как того требовала инструкция Морского Технического Комитета. «Суворов», неукоснительно ее соблюдавший, остался на плаву, получив не менее, если не более чудовищную порцию, и был добит вражескими миноносцами, оказавшись из-за повреждения рулей вне строя эскадры – т. е. все погибли без исчерпания живучести в артиллерийском бою, а по совокупности с наличием и других обстоятельств. Бой начался в 13.50, в 19.20 израсходовав боезапас, японская эскадра повернула в свои базы, не имея возможности даже добить тяжело поврежденный «Орел», русские броненосцы погибли между 18.30 и 19.10, то есть этих дополнительных 36 % живучести хватило бы не менее чем на полтора – два часа терзания, и они все остались бы на плаву, а эскадра, сохраняющаяся около них как ядра, отразила бы ночные атаки миноносцев;
• Он идет боевым курсом, с потушенными огнями на боевых судах – и с полным освещением госпитальных, видимым на 6 миль как скрытному наблюдению противника, так и особенно ему с флагманского мостика.
• Он, уверенный в недостаточности своих сил – близкий ему капитан 2 ранга Кладо опубликовал серью убедительных статей подобного рода в русской прессе, в исправление чего к эскадре послали отряд Небогатова – и должный, если постыдился уклониться от боя, осуществить предельно энергичный прорыв, укрепляясь элементом внезапности, вдруг на подходе к Цусиме сбрасывает ход с 12,5 до 9 узлов и начинает эволюционные учения 12–13 мая, накликая на себя стаи неприятельских разведчиков.