Русская война: Утерянные и Потаённые
Шрифт:
– Это перебазирование, резко увеличившее угрозу внутренним на Японском море, и особенно жизненно важным для военных действий противника, по Корейскому проливу коммуникациям, и нарастающий паралич внешних связей из-за постоянного крейсерства русских кораблей в океане, вызовет необходимое разделение японского флота, вынужденного действовать и в Желтом море и в районе Корейского пролива, разрушив главное с начала войны преимущество японского флагмана – действие от центра военно-морского театра всем составом флота по избранным изолированным направлениям.
– В этих условиях имея 5 равноценных броненосцев против 6 у неприятеля, можно и должно начать серию упорных операций по минированию Корейских вод, обеспечивая действия минных заградителей тяжелым составом флота, навязывая противнику минную войну как главное, и артиллерийский бой как обеспечивающее средство, разрушая
– Роковая особенность театра, разорванность его дугой Японских островов на 3 изолированные боевые зоны, средостение которых Корейский пролив с Цусимскими островами находится в руках Японии, при обнаружившейся недостаточности сил и навыков делало что-либо, кроме изнуряющей борьбы на истощение, невозможным. До захвата Цусимы и установления эффективной блокады Корейского пролива возникало положение позиционного военно-морского пата, и ситуация в целом, после высадки японский армий на континент, решалось на суше…
Итак, с момента высадки японских армий в Корее пока русский флот не ставит задачу овладеть Цусимским средостением, не пересечет Корейский пролив, он средство вспомогательное, взять Японию одной блокадой немыслимо – как только он двинется к Цусиме, он становится дамокловым мечом над судьбой Страны Восходящего Солнца, при всех состоявшихся Ляоянах, Порт-Артурах, Мукденах… А знаете, у меня шевельнулось какое-то лучшее чувство к Рожественскому!
Глава 3
Рыба гниёт с головы… Но догнивает до хвоста!
Мне хочется думать и писать о нескольких Цусимах: о той, которая состоялась, и что в ней было и устроилось так, как случилось, в вид сводки мнений лиц в ней участвовавших или изучавших ее с уровня специальной подготовленности, необходимом само по себе как основа для плодотворных, не сногсшибательных размышлений; о той Цусиме, которая бы состоялась, явись к ее сроку в прозрении ли флагмана или некоего мистифицируемого под него лица новая решимость; о той Цусиме, которая могла начать складываться задолго, но в расчетах тех же посылок, средств, но уже измененных, преобразованных размышлением задавшегося художника-творца; наконец, о Цусиме фантастической, перешагнувшей через себя, обретшей новой качество возносящего, того, что Открывает Врата… или около чего надо замолчать. Но имейте ввиду, это ни в коем случае не стенания – Ах, как ужасно, что так случилось!.. Ах, как жаль, что не случилось этак! – я смотрю на Цусиму, как на особое явление, подготовлявшее безмерную катастрофу 1941 года – и таковую опрокинувшее, в своем развитии расщепившуюся и на 1941 и 1945 год. Я смотрю на нее, как на Голгофу, казнь на кресте которой порождает испытание-возвышение еще более тяжким. На изжитие Цусимы потребовалось 40 лет – каким испытаниям подвергнется нация, разбросавшая 24 % территории и 52 % населения без войны, мора, кручины и гибели? С середины 19 века амплитуда этих испытаний-крушений непрерывно нарастает:
– в 1855 году это был так себе, толчок, вмятинка, остановка;
– в 1905 году – позор! пощечина во всю щеку – но целы же!
– 1917 год – крушение нации и Мучительное очищение I Гражданской войной;
– 1941 год – Исполнение к 1945;
– 1991 – К чему?
С проклятого 1867 года – преступно-подлого отсечения Аляски – такое впечатление, что в теле России сцепились-борются две сути, два начала: одно живое, бойкое, сильное, размашистое, Буслаевско-Селяниновское – другое косное, стылое, равнодушно-брезгливое ко всему, и особенно русскому, олицетворенное то господином профессоров Ковалевским-Чубайсом, то пьяношалым бесом Катошихиным-Смердяковым, одно соединяющее, борозда к борозде, город к городу – другое разбрасывающее, топчущее, клящее, разбегающееся. А и когда оно вылезло – да все тогда же в 60-х в сознании выпущенного на простор таракана сеней да людских, осмотревшегося и вдруг понявшего что не его это все, простор, ветры, синь да небо – его воровству, лавке, двору, нужнику это укор, его башке – туча, что есть ведь и другая на его не похожая жизнь… И в растущее дерево впивают железа, пилят вершину, заламывают ветви, секут-окапывают корни, когтят «экономизмом», «европеизмом» – и в общем, в взбесившейся самотно-животной, рефлекторно-эгоистичной сути паразита-таракана заворачивают миросозерцание в обозрение щели, необозримое – в кошельково-карманное. Надо понять ясно и отчетливо, экономизм, как выведение всего из «интереса», не труда – и гиперконтинентальная Россия несовместны, соображения упорядоченности курятника разрывают вторую; недостижимость Духа, возрастающего в Пространстве обращает посредственность скромную в Посредственность Воинствующую. Отношение России и экономизма в мировоззрения – капитализма в практике, это отношение растущего дерева и каменной ограды, разрастаясь, оно ее прорастает и сокрушает – условием сохранения второго является удушение ее способности к росту; обращение всего громадного, размашистого, в салонное, настенное, настольное – Таракан вылез из щели, Дух должен ступать туда! А если не идет, не вмещается, распирает?..
Россия в своих крушениях обретает способность к преодолению больших; Германия обращается к еще большим; Япония становится болячкой победителей; Индия пополняется ещё одной народностью… Китай растворяет еще одного пришельца.
В русском есть какая-то упертость, странное явление необратимой заданности, вдруг обращающее самое жизнеспособное существо в феномен непредсказуемой обреченности, непредсказуемой вследствие ее бессмысленности, внешней необусловленности, какого-то самосокрушения, не просто совать голову под топор – но и направлять его, почти заставлять, почти вынуждать опуститься самым жестоким образом, как то самоубийственное накликание разбойника из романса Даргомыжского:
– Целовался сладко да с твоей женой!..
Эта черта в Цусиме присутствует очень выпукло: 7-месячное безнадежное плавание в психологически невыносимой обстановке осознания обреченности, до помешательств, самоубийств, стайных порывов, и когда уже все прояснено, сговорено, утрясено до парализующей обреченности – ринулись сами в пекло и с каким-то весельем.
– Двум смертям не бывать, а одной не миновать?!
– Лучше ужасный конец, чем ужас без конца?!
Как ни странно, это взрыв, броситься очертя всему 7-месячно наговоренному, кажется, не разорвал – соединил ненавистного Рожественского с экипажами, до того едва ли не пребывавшими на грани бунта, из-за того же похода и боя. Немец стал бы молиться и писать письма домой – Японец исполнился священного трепета исполнения бусидо – Англичанин стиснул зубы – Чеченец вспыхнул яростью дороже продать жизнь – Русские развеселились! Эта черта – перемена знаков энергии – неповторимо-необычная присутствует в Цусиме во множестве проявлений, интересная и в канве событий, и сама по себе, и в своем переходе на ступени всеобщего обобщения. Здесь проступает что-то неповторимо-особенное из скрытной физиономии нации, что-то сродни разбойнику Кудеяру, переменившемуся сразу в праведники.
И как сильно и страшно мог опереться на нее художник-творец трагедии-боя, уже в рамках прозрений собственного, возвышенного над приземленно-обычным наития.
В решении З. Рожественского идти прямым путем через Цусиму присутствует алогизм – но с оттенком пронзительности, это хрестоматийно неверно, несообразно – но это приобретает контуры огромной картины, уже задающей, а не диктуемой, и осуществись она также безоглядно-творчески, как и миг этого решения – можно было бы говорить о гении одного дня. Его же сталось едва ли и на час…
Что присутствовало в рассуждениях, если они были, в наитии, если оно вело, Рожественского, когда уже пройдя пролив Баши и уклонившись как бы к обходному, разумно-осторожному движению своей неслаженной армады, он вдруг отворачивает на Северо-Запад, проходит мимо Линкейских островов (ныне Нансей) и устремляется к Цусимскому проливу? Это сочетание расчета, интуиции, прозревающей значение данного пункта, и бросающее к нему без всяких околичностей – в присутствии Клеопатры на горничных не заглядываются?
В течение всего долгого похода З. П. Рожественский демонстрировал преобладающим качеством жесточайший темперамент-волю, бросавший его вплоть до кулачной расправы на все препятствующее; нарастающее неприятие сдерживающих его вещей, будь это мнение окружающих лиц или внешние обстоятельства. «Гулльский инцидент», когда русские корабли расстреляли несколько английских рыболовных баркасов на Даггербанке; захват прерогатив судебного ведомства – своей властью адмирал вводит на эскадре режим военного положения, по которому может расстреливать и вешать кого угодно; полное пренебрежение к уже многократно проверенной русскими моряками практике экваториальных переходов, освоенной еще со времени Крузенштерна и Лисянского, вопиюще бессмысленное разрушение обычного их хода, совершенно очевидное офицерскому составу эскадры, 2/3 командиров кораблей которой многократно пересекали эти воды – кажется, вырвавшийся на флагманский мостик из кабинета начальника Главного Морского штаба Рожественский исполнился желания все перевернуть и переломать.