Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава
Шрифт:
В основе подобного взгляда на материальные ценности лежало особое отношение людей той эпохи к собственности вообще, которое можно назвать магическим или мифологическим. Драгоценности, деньги, имущество — словом, богатство как таковое не имело собственно экономического значения. Человек был связан с предметом владения не юридически, то есть не через право неограниченного обладания и свободного распоряжения. Вещь была как бы продолжением личности владельца, поэтому «ценность имел не сам по себе предмет, передававшийся из рук в руки, ее имели те лица, в обладании которых он оказывался, и самый акт передачи ими имущества» [460] . Переданная в чужие руки собственность в большинстве случаев оказывалась не платой за те или иные услуги, а даром, скрепляющим личные взаимоотношения дарителя и принимающего дар. В древнерусском языке операции с собственностью и описываются преимущественно через два наиболее обширных блока глаголов: в один входят глаголы со значением «дать, дарить», в другой — со значением «брать, получать» [461] .
460
Гуревич
461
Вендина Т.И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка. С. 124—125.
Отчуждение и использование имущества в рамках системы дарений не могло быть рациональным в экономическом смысле. Но люди того времени и не стремились к этому. Одаряя и принимая дары, они вступали в служебно-иерархические отношения друг с другом, которые были прежде всего отношениями личной, а не экономической зависимости. Власть над людьми была важнее власти над их имуществом. Даритель делился с получателем дара долей своего социального престижа.
Безвозмездное принятие дара обязывало к ответной реакции — благодарности, которая выражалась в признании социального старшинства дарителя и, следовательно, в необходимости чтить его и оказывать ему служебные услуги; сохранить независимость можно было либо обменявшись равноценными подарками, либо возвратив подаренное [462] .
462
В варварских обществах подобный взгляд на подарки был повсеместным. Североамериканские индейцы стремились во что бы то ни стало задарить (так сказать, «передарить») своих соперников, даже если эти дарения полностью истощали запасы племени. Зато честь и свобода соперников в этом случае подвергались такому уничижению, которое делало их неопасными. Принятие дара от могущественного конунга и последующая служба ему — постоянный мотив многих скандинавских саг (см.: Гуревич А.Я. Избранные труды. С. 231). Монтень на заре Нового времени все еще считал, что «если давать — удел властвующего и гордого, то принимать — удел подчиненного. Свидетельство тому — выраженный в оскорбительном и глумливом тоне отказ Баязида от присланных ему Тимуром подарков. А те подарки, которые были предложены от имени султана Сулеймана [Сулеймана II] султану Калькутты, породили в последнем столь великую ярость, что он не только решительно от них отказался, заявив, что ни он, ни его предшественники не имели обычая принимать чьи-либо дары, а, напротив, почитали своею обязанностью щедро их раздавать, но и бросил в подземную темницу послов, направленных к нему с упомянутой целью» (Монтень М. Опыты. Избранные произведения в 3 т. Т. 3. М., 1992. С. 218).
Таким образом, между дарителем и одаренным возникали нерасторжимые узы взаимных привязанностей и обязательств. Господин обязан был тратить свое имение — только так он мог прослыть могущественным, удачливым, богатым («причастным богу», «наделителем благами», согласно древней этимологии этого слова). Щедрость, нерациональное расточение имущества были предметом всеобщего восхищения и прославления: «Яко же невод не удержит воды, но набирает множество рыб, тако и ты, князь наш, не держишь богатества, но раздаешь мужем сильным и совокупляешь храбрыя» (Даниил Заточник, XII в.). Служение такому человеку, холопство у него было не только не зазорным, но и желанным. Холопства домогались, ибо оно сулило приобщение к удаче и счастью господина. Через полученные от него дары на голову холопа изливалось благоволение богов.
Осыпая милостями свою дружину, князь тем самым накрепко привязывал ее к себе. Различие между разделом военной добычи и о дарением было весьма существенным, поскольку при наделении дарами учитывались личностные качества дружинника — слава его имени, то есть личные заслуги, и его родовитость. «А по имени вам мочно место дать, по изотечеству можно пожаловати», — говорит князь своим витязям в одной былине.
Надо заметить, однако, что пожалования эти не носили случайного характера и в определенном смысле почти не зависели от воли князя, или, говоря точнее, от его прихоти. Щедрость рассматривалась и как врожденное качество князя, и как необходимо присущий ему образ жизни, пренебрежение которым нанесло бы непоправимый ущерб его чести. Кроме того, князь, кажется, и не считался единоличным собственником и свободным распорядителем дани и прочей военной добычи [463] . Во всяком случае, гриди и отроки были убеждены в своем корпоративном праве на часть военной добычи, даней, на богатые княжеские подарки и порой открыто требовали от князя достойного, по-честного содержания: «Отроци Свенелжи изоделися суть оружьем и порты, а мы нази. Пойди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы». Реакция князя Игоря хорошо известна — он принял слова дружинников даже чересчур близко к сердцу. Точно так же, когда дружина Владимира Святославича пожелала заменить деревянные ложки серебряными, Красное Солнышко поспешил исполнить эту разорительную для него прихоть, рассудив, что «сребром и златом не найду дружины, а с дружиною добуду сребро и злато, как дед мой и отец мой доискался дружиною злата и сребра». Эта мысль неоднократно варьировалась в древнерусской литературе в качестве образца взаимоотношений князя и дружины [464] . Так, в летописной новелле под 1075 г. «немецкие» послы презрительно бросают князю Святославу Ярославичу, рассыпавшему перед ними «богатство свое»: «Мужи бо ся доищют и болше сего [воины могут добыть больше этого]»; а Даниил Заточник напоминает князю: «Златом бо мужей добрых не добудешь, а мужми злато, и сребро, и градов добудешь».
463
«Видимо, — предполагает И.Н. Данилевский, — до тех пор, пока дань получали под угрозой применения силы, князь не мог считаться ее полноправным владельцем. Он лишь делил совместную собственность между совладельцами», то есть между дружинниками (Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков. С. 133).
464
Христианские книжники XII—XIII
Вместе с тем, подчеркнем еще раз, княжеские дары были лишены собственно экономического содержания. Чаще всего дружинники становились обладателями предметов бытового и военного обихода — добротного и дорогого платья («портов»), мечей, золотых гривен, наручных и нашейных браслетов, колец и т. п. Всем этим можно было щеголять, но это богатство не годилось для использования в производительных целях. Драгоценные металлы еще не сделались обменным эквивалентом, поэтому даже монеты имели ценность в глазах людей Древней Руси прежде всего как украшения — из них делали мониста, подвески и т. д. [465]
465
Универсальным платежным средством у славян и русов была ткань. Гельмольд пишет: «У руян [жителей о. Рюген] нет монеты, при покупке товаров они не имеют обычая [прибегать] к металлическим деньгам, но все, что не пожелаешь купить на рынке, можно приобрести за льняное полотно». По сообщению Ибн Русте, «славянский царь» взимал дань со своих подданных платьями: «И если у кого из них есть дочь, то царь берет себе по одному из ее платьев в год, а если сын, то также берет по одному из платьев в год». Само др.-рус. слово платити восходит к слав. poltъ «плат, платок» (Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 110).
Превращению драгоценных металлов во всеобщий денежный эквивалент в немалой степени мешала свойственная язычеству сакрализация сокровища, наделение его магическими свойствами. По языческим представлениям в золоте и серебре как бы материализовались счастье и благополучие человека [466] . Поэтому, если князю, «богатому» благоденствием и успехом, прилично было расточать сокровища, посредством их оделяя толикой счастья своих холопов, то последние по той же самой логике стремились во что бы то ни стало сохранить княжеские дары при себе, для чего в ином случае их навсегда укрывали от людских глаз в земле и различных тайниках (самый корень слова сокровище вполне ясно указывает на это). Накопленные в течение жизни сокровища должны были помимо прочего обеспечить и счастливое загробное существование. Мысль о том, что полученные в дар драгоценности можно употребить на покупку другого имущества, показалась бы русским людям X в. дикой, если не кощунственной. Владимир Мономах в своем «Поучении» обличал это отнюдь не исчезнувшее языческое обожествление золота и серебра, желание превратить их в сокровище, клад, магический залог личного благополучия: «...и в землю не хороните, то есть великий грех». А проповедник XI в., безымянный автор «Слова на святую Четыредесятницу», среди укрываемых в землю вещей и предметов, наряду с золотом и серебром, называет «куны и порты», то есть меха и дорогую одежду.
466
См.: Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. С. 72.
Роль обязательных и обязывающих даров и вместе с тем своеобразного жалованья выполняли также пиры, которые князь задавал своей дружине. Не слишком преувеличивая, можно сказать, что, когда дружинники не воевали, они охотились, пировали или просто бездельничали:
В стольном в городе во Киеве, У славнова сударь-князя у Владимера Три года Добрынюшка стольничал, А три года Никитич приворотничал, Он стольничал, чашничал девять лет, На десятый год погулять захотел По стольному городу по Киеву [467] .
467
Ср. показание Тацита о германских дружинниках: «Время, свободное от войны, они проводят отчасти на охоте, а больше в праздности, еде и сне».
Пиршественная зала (гридница) была центром княжьего терема. В былинах пиршество в княжеском тереме — это всегда почестей пир, то есть чествование князем своих богатырей согласно их «имени» и «изотечеству». На княжьем пиру честь воздавали не блюдами, а местом, за которое усаживался дружинник: чем ближе к князю находилось место, тем оно было почетнее. Большинство гридей усаживалось «на полатном брусе» по стенам гридницы, а кое-кто, по особому княжескому приглашению, садился «в большое место, в передний уголок», или «на дубову скамью» напротив князя, или даже «в третье место, куда сам захошь».
Впрочем, «изобилье от всего» за столом — «множество от мяс, от скота и от зверины» — тоже имело значение. Дружинники не терпели порционного меню, когда их ограничивали в «питии и еденьи»:
Да тут затым князь тот стольнё-киевской Как сделал он задернул свой почестный пир Для князей-бояр да для киевских, А для русийских всих могучих богатырёв. Как вси-то оны на пир собираются, А вси тут на пиру наедаются, А вси тут на пиру напиваются, Стали все оны там пьянёшеньки, А стали все оны веселёшеньки...Не пригласить дружинника на пир считалось тяжким оскорблением. Знаменитая ссора Ильи Муромца с князем Владимиром разгорелась из-за того, что
Славныя Владымир стольне-киевской Собирал-то он славный почестей пир На многих князей он и бояров, Славных сильныих могучиих богатырей; А на пир ли-то он не позвал Старого казака Ильи Муромца. Старому казаку Илье Муромцу За досаду показалось то великую, И он не знает, что ведь сделати Супротив тому князь Владимиру. С досады Илья На церквах-то он кресты вси да повыломал, Маковки он золоченые вси повыстрелял.