Русские лгуны
Шрифт:
– И этот господин очень странный, - говорил губернатор, ветрено постукивая своей саблей.
– Сегодня... одна женщина... какая-то, должно быть, нищая... подала мне на него прошение... что он убил там ее дочь... девочку... четырнадцати лет... из пистолета, что ли, как-то застрелил.
– Девочку убил?
– спросил председатель, и лицо его мгновенно просияло, как бы смазали его маслом.
– Убил!.. Я велел там следствие полицеймейстеру произвести.
– Этакие дела, я полагаю, нельзя так пропускать... Тут кровь
– Я велел произвести самое строгое исследование, беспощадное!..
– Что он дворянин, так, пожалуй, откупится и отвертится!
– продолжал подзадоривать губернатора председатель.
– Нет, у меня не отвертится, не бывает у меня этого!
– петушился губернатор, и так как всегда чувствовал не совсем приятные ощущения, когда председатель, человек характера строгого, укорял его за слабость по службе, потому поспешил сократить свой визит.
– Ну, а вы пока до свидания, поуспокойтесь немного, - говорил он, вставая и надевая перчатки.
– Я поуспокоюсь!
– сказал председатель в самом деле совершенно покойным голосом.
Зимнее солнце светило в окна гостиной Имшина: его кавказское оружие ярко блестело своим серебром и золотом. На турецком диване, стоящем под этим оружием, сидел сам Имшин в шелковом, стеганом и выложенном позументом архалуке. Марья Николаевна лежала у него на плече своей хорошенькой головкой; худоба ее в лице и полнота в стане стали еще заметнее.
Вошел лакей.
– Солдаты из полиции к вам пришли!
– сказал он барину.
Имшин заметно встревожился; он сейчас же встал и вышел. Председательша последовала за ним беспокойным взглядом.
В дверях из передней в залу стояли полицейский солдат и жандарм.
– Что вам надо?
– спросил их строго Имшин.
– В часть вас, ваше благородие, взять велено!
– отвечал полицейский солдат глупым голосом.
– Как, в часть?
– переспросил Имшин, более уже обращаясь к жандарму.
– Приказано-с!
– ответил тот.
– Ну, ступайте, я сейчас приеду, - сказал Имшин не совсем уверенным голосом.
– Я, ваше благородие, на запятки, теперь выходит, стану к вам, - начал полицейский солдат тем же своим голосом.
– Пристав так и говорил: "Не отпускай, говорит, его от себя!.."
– Убирайся ты к черту с своим приставом! Пошел вон!..
– крикнул Имшин, наступая на солдата, и хотел его вытолкнуть за двери.
Тот стал упираться своим неуклюжим телом.
– Пошел и ты!
– прибавил он жандарму.
– На тебе рубль серебром, убирайтесь оба! Вот вам по рублю!
И он дал обоим солдатам по рублю.
Те ушли.
Имшин возвратился в гостиную; лицо его из бледного сделалось багровым.
– Что такое?
– спрашивала председательша.
– Тебя в часть? Зачем?
–
– отвечал Имшин с невниманием и торопливо стал переменять архалук на сюртук.
– Лошадь живее запрягать!
– крикнул он.
Председательша подавала ему шляпу, палку, бумажник, но он как будто бы и не видел ее и, не простясь даже с ней, пошел и сел в сани.
Солдаты, получившие по рублю, сошли только вниз, от подъезда не отходили, и, когда Имшин понесся на своем рысаке, жандарм поскакал на лошади за ним, а бедный полицейский солдат побежал было пешком, но своими кривыми ногами зацепился на тротуаре за столбик, полетел головою вниз, потом перевернулся рожею вверх и лежит.
Марья Николаевна, видевшая всю эту сцену, несмотря на то, что была сильно встревожена, не утерпела и улыбнулась. Она ждала Имшина час, два; наконец, и лошадь его возвратилась. Марья Николаевна сошла задним крыльцом, в одном платье, к кучеру и спросила:
– Где барин - а?
– В части остался.
– Когда же он приедет?
– Неизвестно-с, ничего не сказал.
Марья Николаевна постояла немного, потерла себе лоб, потом велела подать салоп.
– Вези меня туда, в часть!
– сказала она, садясь в сани, когда кучер только что было хотел откладывать лошадь.
Кучер неохотно стал опять на облучок и стал неторопливо поворачивать.
– Скорей, пожалуйста!
– воскликнула она.
В части, в первой же комнате, Марья Николаевна увидела знакомого ей полицейского солдата, приходившего к ним поутру. На этот раз он был уже не в своей военной броне, а просто сидел в рубахе и ел щи, которые распространяли около себя вкуснейший запах.
– Где Имшин, барин, за которым ты приходил?
– спросила она его.
– В казамат, ваше благородие, посажен.
– За что?
– Не знаю, ваше благородие. Он тоже говорил: "Поесть, говорит, мне надо... Ступай в трактир, принеси!" Я говорю: "Ваше благородие, мне тоже далеко идти нельзя. Вон вахмистр, говорю, у нас щи тоже варит и студень теперь продает... Разе тут, говорю, взять... У нас тоже содержался барин, все его пищу ел".
– "Ну, говорит, давай мне студеня одного".
– Пусти меня, проводи к нему!
– Нельзя, ваше благородие.
– Я тебе десять рублей дам!
– Помилуйте! Теперь квартальный господин скоро придет, невозможно-с!
– Ну, хоть записочку передай!
– Записочку давайте, ваше благородие. Он тоже просил было, чтобы водки... "Ваше благородие, хлещут, говорю, за это! Вот, бог даст, пообживетесь... Господин квартальный и сам, может, то позволит".
Выслушав солдата, Марья Николаевна и сама, кажется, не знала, что ей делать; в голове ее все перемешалось... Имшина отняли у нее... посадили в казамат... на студень... Что же это такое? Она села в сани и велела везти себя к мужу.