Русский Бог
Шрифт:
– Э-э-э! Француз! – Пушкин, которому вино ударило в голову, схватил за плечи отвернувшегося Трубецкого.- Ты что плачешь. Француз? Ты что? Родину вспомнил? Да не бойся, не буду я с тобой стреляться, хоть в лицо подлецом меня трижды назови, хоть жену мою уведи,- Пушкин подмигнул улыбнувшейся в ответ Натали.
– Это я так, - ответил Трубецкой тоже пытаясь улыбнуться.
– прочь печали, господа! Что было то прошло! Будем веселиться! In vino veritas! Дзинь-дзинь-дзинь! Как сказал оракул волшебной бутылки у Рабле в ответ на вопрос о смысле жизни .
« На французской стороне,
На другой планете
Предстоит учиться мне
В университете»,- запел Пушкин, обняв Чаадаева и Трубецкого.
– Саша. Я объявлен сумасшедшим, - Чаадаев, который, войдя. Так и не сошёл с места, лишь опустив рядом с собой саквояж с зонтом и положив на него широкополую шляпу, поднял правую руку из-за спины, растопырив пальцы пятернёй, распростёр её над головой. – Я объявлен сумасшедшим.
Пушкин остановился и с недоверием посмотрел на Чаадаева, не шутит ли тот.
– « Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, лучше посох и сума,» -
Начал тихо читать Пушкин. Чаадаев присоединился к нему вторым голосом. Трубецкой отошёл в сторону.
– « Да вот беда…сойти с ума,
И страшен будешь, как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака,
И сквозь решётку, как зверька,
Дразнить тебя придут…
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухой дубрав –
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
Да визг. Да звон оков…»
– Этого не может быть, - чётко. Явственно сказал Пушкин в возникшем вакууме тишины.
– Я объявлен сумасшедшим! – повторил Чаадаев.
– Так ты же умница! Один из самых образованных и умнейших людей России. Наша национальная гордость. Первый самостоятельный русский философ, именем которого мы можем гордиться. Исток русской философии.
– Царь Николай объявил меня сумасшедшим.
– О это видный психиатр! Но кроме ярлыков есть общественная справедливость. Не может самый умный человек Росси считаться самым глупым только потому, что так назвал его коронованный лицемер империи.
– Я опубликовал в журнале « Телескоп» за нумером 15 одно « Письмо к даме».
– За одно письмо к даме объявить сумасшедшим! Сервантес тоже написал роман, но в нём больше тысячи страниц. И мы узнали. Что он гений. Сам-то про себя он давно всё знал.
– В моём письме всего несколько страниц.
– Должно быть они золотые!
– Я писал по-французски, обращаясь исключительно к образованной публике.
– Тогда его могли прочитать не более тысячи человек в России. К тому же не все выписывают журнал «Телескоп».
– После выхода моего письма, царь Николай случайно прочитал его. В итоге, журнал « Телескоп» запрещён, редактор Надеждин сослан в Усть-Сысольск, цензор Болдырев отстранён от должности. Я объявлен сумасшедшим. У меня был сделан обыск. Все мои бумаги забраны в III отделение, газетам и журналам приказано не упоминать обо мне. За мной установлен медико-полицейский надзор, меня выслали из Москвы в Питер с тем, чтобы, как говорят в полиции, разорвать преступные связи, хотя я одинок, как и прежде; мне запрещено выезжать в свет. каждый день меня навещает полицейский лекарь заставляющий меня глотать дрянные пилюли, от которых меня тошнит, у меня кружится голова, и я становлюсь если не сумасшедшим, то идиотом.
– Что же ты написал в нескольких страницах?
– Я написал, что «в Москве каждого иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой стрелять нельзя, и колокол, который свалился прежде, чем зазвонил. Удивительный город, в котором достопримечательности отличаются нелепостью; или, может, этот колокол без языка – иероглиф, выражающий эту огромную нелепую страну. Которую заселяет племя, назвавшее себя славянами, как будто удивляясь, что имеет слово человеческое».
– Так ты с ума сошёл!
– Я написал, что легко узнаю соотечественников за рубежом по тупому выражению лиц, что у российских таможенников такие фейсы, что мне каждый раз хочется блевать, когда я, возвращаясь из-за границы, пересекаю российские посты.
– Ну о таможне , так брат, нельзя. В России – таможня святое.
– Я назвал Россию всемирной исторической свалкой. Хвостом прогресса, некрополем, городом мёртвых.
– Да ты с ума сошёл!
– Вот и император Николай так определил. Ла-ла-ла! Гоп-гоп-гоп! – расставив руки, Чаадаев с неизменным печальным лицом арлекина принялся кружиться по комнате. Жу-жу-жу. Я – мошка, я - блоха. Ха-ха-ха!
Трубецкой и Пушкин расхохотались.
– Брось придуряться! – остановил Чаадаева Пушкин.- Ты где поселился в Питере?
– Пока мне не найдено подходящей клиники.
– оставайся у меня.
Чаадаев обнял Пушкина.
– Спасибо, друг. Дурак и развратник – хорошая парочка.
– Я больше не развратник.
– Ты что, чем-нибудь заболел?
– Нет. Я завязал.
– Что?! Прости. – Чаадаев будто впервые увидел Натали.
– Я женился.
– Я знаю, - вздохнул Чаадаев. Взяв его за руку, Пушкин подвёл к жене. В прекрасных русых волосах Натали играло светившее из-за окна догоравшее солнце. Её глаза и глаза Трубецкого снова встретились, как притянутые магнитом.
– Чаадаев.
– Натали.
Протянута рука. Поцелуй. Двигаясь по кабинету, Пушкин зачитал:
– « Любви , надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит ещё желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждём с томленьем упованья
Минуты вольности святой.
Как ждёт любовник молодой
Минуты верного свиданья.