Русский Бог
Шрифт:
– Мы все дети 1812 года, - уклончиво ответил Трубецкой. Геккерен принял его ответ за чистую монету.
– Вот видите. А я на двадцать лет старше. Я родился 30 ноября 1791 года от кавалерийского майора Эверта–Фридриха барона Ван- Геккерена и Генриеты Жанны –Сюзанны -Марии Нассау. Был на французской службе у Бонапарта, во флоте. Когда же в 1815 году после раздела нашей несчастной империи было создано независимое королевство Нидерландское, Бельгия плюс Голландия, стал секретарём Нидерландского посольства в Стокгольме, с 26 мая 1823 года – поверенный в Петербурге, а с 26 марта 1826 года по сей день – посланник и полномочный министр Нидерландский в Санкт-Петербурге. Оценён императором Николаем I, получил орден Анны первой степени, - отвернув плащ, Геккерен показал Трубецкому орден.- Ну, это к слову. В общем , не брезгуйте мной.
– Благодарю, месье. Вы очень добры ко мне. С готовностью воспользуюсь услугами вашего щедрого сердца.
Трубецкому казалось, что Геккерен, держа его руку в своей, указательным пальцем щекочет ему ладонь. Трубецкой выдернул руку. Какая гадость! Лицо Геккерена потускнело. Стекляшки его прозрачных безжизненных глаз смотрели сквозь Трубецкого вяло, в полузабытьи.
– Я тяжело перенёс испанскую болезнь, месье, плод любви, и теперь не совсем хорошо вижу. Но мне отчего-то снова показалось, что вы родились не в 1812 году, как сказали, а много раньше, что вам не 21, а около тридцати пяти, что мы почти ровесники. Верно, ошибаюсь, - Геккерен внимательно рассматривал лицо Трубецкого, будто что-то вспоминая.- Вы моложавы…
– Ещё не открыли часов, чтобы мерить человеческий возраст, - улыбнулся Трубецкой.
– Я никогда не видел вас прежде, но по описанию вашего отца, с которым я встречался в Эльзасе, его сын несколько ниже ростом и более хрупок сложением.
Трубецкой вздрогнул.
– Несчастный отец! Он так страдает!
– Да, он очень страдает, - протянул Геккерен, длительно поклонившись Трубецкому.
Популярно мнение, что Геккерен был добрый старик, сжалившийся над бедным больным французским юношей, выздоравливавшим после тяжёлой болезни в провинциальной немецкой гостинице. Геккерен был добр – положение сомнительное, доброта всегда имеет причины, пока они не ясны; Геккерен был богат - несомненно; Геккерен был старик – кощунственно неверно, в момент знакомства Геккерена и Дантеса, первому только что исполнилось 42. Он представлял тип крепкого высокого роста человека с подвижным, склонным к перепадам настроения, характером. Когда убили Пушкина, Геккерену было 45.
Спустившись по трапу, Трубецкой взошёл на гранитную мостовую. Через минуту нанятый экипаж мчал его в Питер.
* * *
На Морской Трубецкой велел остановиться. Он вышел за четверть версты от своего дома и медленно пошёл по булыжнику тротуара. Как почти ежедневно осенью в Питере, моросил мелкий дождь. Капли стучали по багровым листьям, скатывались по круглым спинам камне в землю. Влажный ветер ударял в лицо. Кора деревьев вдоль тротуара потемнела, стены особняков стали серыми, смотрелись просто и величественно. Вот и его дом. Сердце забилось учащённо, рука дрогнула, сухость схватила горло. Огромный трехэтажный дом с большими просторными окнами, впускающими много света, балконами, удерживаемыми сильными кариатидами, замерзшими у мраморных мячей львами на крыльце. Девять лет был он здесь счастлив с молодой женой. Девять лет смотрел в зрачки её серо-карих глаз, обнимал упругое лебединое тело, целовал нежные ласкающие кисти. Девять лет собирал друзей, устраивал весёлые шумные гулянки и вечеринки. Будучи богатым, искал счастья России. За то заплатил приговором сначала к повешенью, потом – к пожизненной каторге, разлукой с женой и вот уже восемью годами скитаний. Его дом, его собственность, что с ними теперь? Дом отобран и продан, сдан в аренду, использован под архив? Теперь он принадлежит государству, формально всем, фактически только тем, кто у власти. Царю Николаю.
Внезапно Трубецкой поймал направленный на него чей-то резкий пронзительный, хотя и окончательно не уверенный взгляд. На противоположной стороне улицы остановился экипаж. Через отодвинутую занавеску кареты какой-то человек в генеральской форме внимательно наблюдал за ним. Умные льдинки глаз, соломенная щётка усов, втянутые щеки, сжатые губы ищейки. Былое всколыхнуло грудь. Ещё пять лет назад. Благодатский рудник. Генерал-майор Лепарский. Комендант рудников. Он государя , послед доклада о положении в Нерчинской ссылке.
Не подавая виду, осторожно, чуть убыстряя шаг, Трубецкой пошёл от своего дома к Дворцовой площади. Спиной он услышал, как экипаж развернулся и тихо поехал следом за ним.
Трубецкой быстрым шагом достиг дворцовой площади. Круг свершился. Он снова в сердце России. Здесь, мало, что изменилось. Тот же зелёный Зимний дворец с зелёными статуями вдоль фронтона под серыми густыми расхристанными по небу облаками. Что означали си статуи, стоявшие почти на кровле? Гуманизм: победу всего человечества над только его разумом? Напротив жёлтое здание генштаба с аркой, украшенной флагами, щитами, победной квадригой. Здесь, чуть подальше, в тени здания и прятался он в толпе 14 декабря 1825 года, наблюдая как шестьдесят его товарищей и водительствуемые ими солдаты, всего около 800 человек, противопоставляли себя всей России. Он дал им слово боевого офицера. Дворянина, потомственного русского князя. Корнями нисходящего к Рюриковичам, гвардии полковника, быть вместе. Под зубом он имел яд. Но когда он, умная голова, величайший стратег и тактик, увидел, что их, восставших, всего 800, что из обещавших десяти полков пришло неполных два, он понял, абсолютно правильно понял, что возмущение проиграно. Он поступил умно, не присоединившись к заведомо проигранному делу, но великодушно ли? А его товарищи, их судьба: один день на Сенатской площади и тридцать лет в Сибири, на каторге. Но великодушно ли поступили они, выдав его причастность к заговору? А было бы лучше, если б они, занимавшие куда как меньшие посты в восстании, были казнены, сосланы, а он остался бы в относительной свободе, страдая совестью, но имея все материальные блага, ездя на балы к царю Николаю, убийце его друзей? А если бы все их выслали из Петербурга и некого бы стало стесняться, кроме как ещё худшего предателя Ростовцева, выдавшего особенно многих, зато теперь уверенно поднимавшегося по карьерной лестнице, то разве не стыдно было бы ему стоять перед Катишь, а ей перед ним? Когда же ум убьёт совесть?
Исакий достроили. Золотой купол его сиял в хмуром небе, а направо и назад – золото Казанского собора, а совсем направо - золотой шпиль Михайловского замка, где убили императора Павла, налево – золото Петропавловки, а впереди строящийся Александрийский столп, золотой ангел, склонившийся над крестом, памятник царю Александру Первому, победителю войны 1812 года. Они. Солдаты, офицеры, бабы, мужики из деревень воевали, их калечили и убивали, а он. император, сидел в санкт- Петербурге и победил. Справедливость истории.
Боковым зрением Трубецкой увидел, что Лепарский остановил экипаж, вышел из него и пешком следует за ним. Военный плащ Лепарского развевался на ветру. На площади людей было немного, смешаться с толпой не представлялось возможным. Свернув направо, оказавшись за Генштабом, потеряв на короткое время из виду своего преследователя, Трубецкой побежал. Он пересёк мостик через мойку и вбежал во двор знакомого ему дома Волконских. Поворачивая, он заметил Лепарского, отчаянно спешившего за ним, рукой придерживавшего на бегу треуголку.
Вот и ход со двора. Трубецкой вбежал в подъезд. Полумрак. Дверь для прислуги. Трубецкой рванул ручку. Слава Богу, дверь беспечно оставлена открытой, как и в добрые времена гостеприимных Вронских. Трубецкой, закрыв за собой дверь на засов, прошёл в комнату прислуги. Она была пуста. Лежала лишь вязанка дров и висел на гвозде армяк, следы жизни Гаврилы и его помощницы Прасковьи. Трубецкой осторожно открыл следующую, липовую, выкрашенную белой краской дверь, прошёл через ряд по-дворянски, но небогато обставленных комнат. В последней из них перед зеркалом стояла незнакомая ему молодая красивая барышня. На руках она держала завёрнутого в розовую пелеринку трехмесячного младенца, невдалеке стояла резная фигурная колыбель, где безмятежно, раскрасневшись щёчками, разметавшись от жарко натопленного воздуха, спал ещё один, годовалый ребёнок. Вторая детская кроватка, определённая по –видимому, для того малыша, что сейчас был на руках, пустовала. Увидев в зеркало вошедшего Трубецкого женщина перепугано вскрикнула. Оглянувшись. Трубецкой приложил палец к губам. Женщина трогательно посмотрела на младенца на руках. Младенец не проснулся. Женщина поправила пелеринку, чтобы ему было легче дышать, снова посмотрела на Трубецкого.
Женщина, представшая перед Трубецким, являла собой красоту необычайную. Высокая, стройная, с длинной гибкой шеей, несшей маленькую аккуратную головку с ослепительно карими глазами, от зрачков которых как бы отходила золотая окантовка с золотыми лучами вдоль радужки, брови густые, чёрные, выпрямленные и чуть приподнятые, словно удивлённые поразительной собственной прелестью, лоб чистый, ровный, чуть выпуклый, не большой и не маленький, а именно такой, какой нужен женщине для красоты, в обрамлении прямых гладких от природы, но сейчас искусственно завитых, русых волос с искристым каштановым после летнего солнца отливом, с вьющимися прядями, прикрывавшими изящные ушки, уходящими на затылок, носик красавицы был выточен без стол обязательной для русских женщин вздёрнутости, губки аккуратные с развитой чувственной нижней губой, как для поцелуя, открытые плечи голубого с золотым шитьём атласного платья со сборками «этажами», показывавшего спереди соблазнительное начало развитой груди двукратно рожавшей женщины, ровные и мягкие руки, высунутые из под сборных рукавов до локтей, на узких запястьях незнакомки играли золотые с брильянтами браслеты , длинные тонкие пальцы украшались перстнями с рубинами и изумрудами, жемчужное ожерелье сверкало на шее, маленькая туфелька из-под платья играла перламутровыми блёстками. Красавица была столь совершенна, что казалась неживой. Будто она была необыкновенный человек, а одушевлённая картина из « Листка для светских людей». Словно её вырезали из журнала или свели вместе с младенцем с репродукции Сикстинской мадонны Рафаэля и заставили ходить и нравиться. Всё тело её казалось телом античной Афродиты, если б та оказалась славянкой, - округлость, не заострённость, а мягкость черт выдавали национальный характер. Оделась она роскошно, готовясь, по-видимому к какому-то выходу, замерла перед зеркалом, примеряя движения , поправляя грим, ища место на розовой пушистой щёчке для игривой мушки. Трубецкой замерший при дверях, оторопел от силы красоты неизвестной настолько, что не нашёл ничего лучше, чтобы снять цилиндр и опустить длинные руки в лайковых перчатках вдоль чёрного на красной подкладке с синим бархатным воротником редингота. Со стыдом он смотрел на свои серые туфли и бежевые панталоны, забрызганные грязью. Женщина, совершенное создание, рассматривала его без прежнего страха, видя пред собой долговязого пришельца с узким измождённым лицом, длинным носом, отрастающими густыми шатеновыми усами и пронзительным голубыми глазами. Незнакомец допустил дурной тон, вошёл в дом без приглашения, но по внешнему виду он казался человеком благородного звания, дворянином, иностранцем. Какую опасность для жизни может причинить дворянин, тем более иностранец? Не мужик же он? Не пришёл же он грабит? В конце концов это даже романтично. Есть загадка, тайна. Может он Картуш, Ринальдо Ринальдини, Дубровский, благородный разбойник о котором только что закончил повесть её муж.