Русский флаг
Шрифт:
Переезжали ручьи, горячие источники, над которыми клубился пар и сливался с подвижным утренним туманом. Андронников ожесточенно теребил густую с проседью бороду и ругал торопившегося Зарудного. Особенно ярился он, когда на лицо падали холодные капли с потревоженного кустарника и стекали за воротник.
– Черт меня дернул отправиться в такую рань!
– ворчал землемер. Нас, батенька мой, наружным теперь не отогреешь. Мне змия огненного подавай, не то и вовсе отсырею...
Но вот первые лучи солнца пронизали туман и вспыхнули на сочной листве.
– Наконец-то! Соизволили пробудиться, ваша светлость!
– пробасил Андронников, приветствуя рукою солнце.
– А я-то уж думаю: чего нынче вы нам своей довольной рожи не кажете?! Неужто и небесные светила от нас отвернулись? Как насчет горячительного, Анатолий Иванович?
– крикнул он в сгорбленную спину Зарудного, на которой лежал штуцер.
– Обойдетесь мухомором, Иван Архипович! Вы, кажется, большой знаток по этой части?
– ответил Зарудный, не оборачиваясь.
– Мухомором?
– Андронников выпрямился в седле.
– Нет, пардон, батенька! Мне целовальника-плута подавай, не то таких чудес натворю, что не сдобровать ни вам, ни вашему скареду губернатору.
– Он грозно надул щеки, сгреб в кулак бороду и сказал, скрывая шутку за грозностью тона: Англичанин вас пушкой возьмет, а я лес зажгу - все лето полыхать будет...
В землемере еще играл вчерашний хмель. Он долго чертыхался, морща крохотный нос. Но Зарудный, отдавшись своим мыслям, не отвечал.
– Молчите, голубчик?
– наседал землемер.
– Мрачны, как демон ночи. Неужто некая прекрасная незнакомка, этакая простоволосая Хлоя, прогнала вас?
– Вы не ошиблись, я отвергнут, - ответил Зарудный шутливо, в тон.
– Несчастный!
– воскликнул Андронников.
– Зачем же понадобился вам я?
– Якуты говорят: путешествие любит спутников.
– Ишь ты, якуты, а изрекают что Вольтер!
– А еще они говорят, - усмехнулся Зарудный, - молчаливый всегда слывет умным.
Андронников разразился темпераментной проповедью о варварских народах, которые человечество на собственный позор и несчастье хочет извлечь из "пещер и дебрей" в цивилизованный, просвещенный мир; о том, что наступит час, когда "систематический англичанин" и "пивообильный пруссак", убоявшись за свои очаги и соблазнив на ратные подвиги "забывчивого француза", положат предел всяческому вольнодумству; наконец, о том, что в этом предприятии означенные народы встретят полную поддержку всемилостивейшего самодержца, поелику он "не то чтобы совсем русский, однако ж и не полный немец".
Подобную речь Андронников не решился бы произнести ни в чьем другом обществе.
Анатолий Иванович слушал землемера, но перед его глазами все время стояла Маша Лыткина. Нет, Маша не отдаляла его от себя. Она по-прежнему радостно встречала его на вечерах у Завойко, в порту или на заросших травами улицах Петропавловска. С прежней жадностью она слушала его рассказы о Камчатке, о жизни охотников, о любопытных повадках морских животных. В синих глазах Маши можно было прочесть то же чувство благодарности и восхищения, которыми они загорелись в тот памятный вечер, когда Зарудный рассказал ей о счастливой примете, связанной с маленькой серой птичкой.
В Зарудном Маша нашла друга и единомышленника. Он понимал ее тоску по осмысленной, деятельной жизни, находил такую жизнь единственно нормальной и естественной. Зарудный рассказывал ей о жизни в Сибири, об учителе, находил для нее в своей библиотеке разрозненные номера журналов, - покажи он их ей несколько лет назад, Маша нашла бы их скучными, а теперь они заставляли ее, несмотря на протесты матери, просиживать ночи напролет у коптящей плошки. Ни отец, ни мать не замечали, как Маша, взрослея, начинала терзаться вопросами, до которых совсем недавно ей не было никакого дела.
С приходом "Авроры" Зарудному показалось, что Маша относится к нему сдержаннее, скупится на встречи и наивные, простодушные восторги. Зарудный не понимал еще, что это была ревность, - он не разрешал себе и думать о любви к Маше. А между тем именно ревность, глухая, встающая с самого дна сердца, но еще не вполне осознанная, тревожила Зарудного. Он мрачнел, становился молчаливее, нелюдимее, отталкивая от себя Машу и усугубляя тем самым собственные подозрения.
Он не подумал о том, что с появлением "Авроры" в жизнь Маши вошло что-то новое, значительное, на время поглотившее ее. Она проводила долгие часы с отцом, наблюдая непривычную суету и беспорядок, слушая рассказы его коллег и фрегатских офицеров. Вечерами, при свече или плошке, заправленной тюленьим жиром, читала книги, добытые отцом из фрегатской библиотеки. На вечерах внимание Маши отвлекали молодые офицеры, много повидавшие за время плавания.
В центре кружка молодежи всегда оказывался Дмитрий Максутов в мундире нараспашку. Он пел много, охотно, по первой просьбе и без всяких просьб. Вскоре все забыли о бирюке Зарудном, о его гитаре, покрывавшейся пылью в избе у Култушного озера. Только Юлия Егоровна изредка, улучив минуту, говорила ему: "Спели бы и вы, Анатолий Иванович, давно мы вас не слыхали". Но Зарудный еще больше дичился и забирался в какой-нибудь укромный уголок гостиной. Оттуда он наблюдал за танцующей Машей - а с ней чаще других танцевал Александр Максутов - и за общим весельем.
Накануне отъезда у Маши произошла размолвка с Зарудным. Найдя его нахохлившимся, Маша спросила:
– Отчего вы нынче злы, Анатолий Иванович?
Зарудный промолчал, сморщив смуглый лоб.
– Вам не идет быть злым, - настаивала она.
– Вы становитесь некрасивым.
– Я некрасив в любой позиции, - отрезал Зарудный.
– Неужто трудно привыкнуть к этому?
Ямочки на щеках Маши обиженно сжались. Взяв Зарудного за руку, она сказала:
– Не сердитесь на меня. Никогда не сердитесь!
Глаза Маши светились таким участием и грустью, что Зарудный почувствовал себя неловко.
– Завтра на рассвете, - ответил он, словно оправдываясь, - я уезжаю в Коряки, Пущино, Милково и другие селения с воззванием губернатора. Я очень опасаюсь, что за время моего путешествия тут появятся английские корабли и все свершится без моего участия...
Слова Зарудного звучали искренней горечью. Маша задумалась, не зная, чем помочь его горю.
– Возьмите меня с собой!
– прошептала она вдруг, оглядываясь и крепко сжимая его руку.