Русский флаг
Шрифт:
– Это невозможно.
– Почему?
– Вы знаете, как здесь отнесутся к такому поступку.
– Я давно хочу посмотреть Камчатку. Отец обещал взять меня с собой в первую же поездку за лекарственными травами. Но когда это еще будет! Маша наклонилась к нему и шепнула: - Хотите, я убегу из дому?
– У меня уже есть спутник, - ответил Зарудный.
– Андронников.
Маша, огорченно посмотрев на Зарудного, потом на землемера, сидевшего в обнимку с Вильчковским, задумалась, как бы сопоставляя живописного, веселого старика и настороженного,
Пальцы Маши, державшие руку Зарудного, нащупали толстое кольцо. Маша знала тайну этого железного, оправленного в золото кольца. Братья Бестужевы, поселившиеся после каторги в Селенгинске, выковали кольца и браслеты из тяжелых оков, надетых на декабристов еще в Петербурге; каким-то чудом им удалось долгие годы хранить цепи, не сломившие их мужества и прекрасной веры в будущее России. Как символы братства и непобежденного свободомыслия, эти простые украшения посылались друзьям, узникам, томившимся в селениях Западной Сибири, родным и близким. Когда Зарудный уезжал из Ялуторовска в Иркутск, Якушкин подарил ему массивное кольцо, обнял его за плечи и прочитал глуховатым голосом любимые строки:
...Оковы падали. Закон,
На вольность опершись, провозгласил равенство,
И мы воскликнули: "блаженство!"
И хотя он не брал с Зарудного никаких клятв, Анатолий Иванович никогда не снимал железного кольца. В альбоме Маши Лыткиной уже красовался его неровный отпечаток вместо подписи под посланием Пушкина "Во глубине сибирских руд", вписанным туда рукою Зарудного.
Вдруг Маша потянула кольцо с пальца, торопливо приговаривая:
– Анатолий Иванович, голубчик... Ну, не упрямьтесь, подарите мне кольцо... Нет, нет... не дарите, оставьте у меня до вашего возвращения. Прошу вас, очень прошу...
Зарудному нелегко было освободить руку из ласковых и упрямых пальцев Маши. Хотелось подольше ощущать их капризную власть над собой, их теплоту и неуверенную настойчивость. Это длилось несколько мгновений. Затем он отнял руку и, поправляя кольцо, сказал недовольно:
– Марья Николаевна, об одном прошу вас: все, что связано с этим сувениром, исключите, пожалуйста, из круга ваших минутных капризов. В противном случае мы не сохраним наших...
– он запнулся, - нашей доброй дружбы.
Маша смотрела обиженно и удивленно на Зарудного, неуклюже поклонившегося ей и отошедшего к окну. Остаток вечера она провела в обществе Александра Максутова.
Зарудный перебирал в памяти мельчайшие подробности этого вечера. С необъяснимым чувством досады размышлял он над собственными словами и все же не сожалел о них. Маша прочно вошла в его жизнь. Она необходима ему. Но, подобно многим людям, привыкшим к одиночеству, к длительным поездкам, к молчаливым размышлениям, он мог довольствоваться и незримым присутствием Маши.
Кони шли шагом, так что добрый пешеход, пожалуй, не отстал бы от них. Да и мудрено было пускать здесь лошадей рысью: то и дело на пути возникали препятствия - заросли кедрового стланика, серебристо-зеленого ольшаника, овраги,
Зарудный любил лес с его многозначительной тишиной, знакомыми шорохами, знал медвежьи тропы, ведущие сквозь заросли ольхи и путаницу цепкого кедрового стланика к реке, к рыбным местам. И теперь следы на земле представляли для Зарудного живой интерес; склонившись к лошадиной гриве, так что конь попрядывал ушами и испуганно косил оливковыми глазами, Зарудный рассматривал плоские следы торбасов, отпечатки матросских сапог и широких башмаков, подбитых железными гвоздями со шляпками, напоминавшими костяные наросты на боках камбалы.
– Что вы там ищете, Анатолий Иванович?
– спросил его наконец Андронников.
– Мы не первые здесь с вами сегодня, - ответил Зарудный и выпрямился.
– Кто-то опередил нас...
– Сам Люцифер и его свита, - усмехнулся Андронников и не успел продолжить свою мысль, как впереди раздалась не то песня, не то озорная скороговорка. Слова произносились громко, отчетливо и вместе с тем как-то торопливо, опасливо.
Зарудный и Андронников остановили лошадей на опушке тонкоствольного березового леса и прислушались. Высокий мужской голос пел:
Царь ты наш русский,
Носишь мундир прусский.
Все твои министры
На руку нечисты.
Все сенаторы
Пьяницы и воры.
Флигель-адъютанты
Дураки и франты.
Сам ты в три аршина...
Голос вдруг умолк и после паузы закончил на какой-то бытовой, будничной интонации:
Эка-я ско-ти-на!..
Спутники переглянулись. Землемер подмигнул Зарудному и, тронув поводья, заметил:
– Ишь ты, какие птицы завелись у нас!
– Он присвистнул.
– Голосистые!
Возле прямоугольной, сложенной из темных, полусгнивших бревен ночлежной юрты послышался заливистый смех, чье-то восхищенное восклицание и ворчливый женский голос.
Всадники подъехали ближе. На старых, вросших в землю бревнах сидели люди - несколько женщин, посланных из Петропавловска за лозой для изготовления фашин, и трое мужчин - Никита Кочнев, камчадал Афанасьев и Семен Удалой, отправленные на поиски строевого леса, годного для настила артиллерийских платформ.
Юрта стояла пустая, заброшенная, из дверного отверстия тянуло прохладой и сыростью.
Заметив чиновников, все вскочили со своих мест. Только матрос чуть приподнялся, поддавшись общему движению, и снова сел.
По сконфуженному виду Кочнева, по тому, как он сорвал с головы картуз и низко поклонился, стало ясно, что пел он. Люди растерялись, - они не ожидали в этот час встретить здесь чиновников.
Андронников и Зарудный спешились. Охнув и присев на затекших ногах, Андронников сказал:
– Садитесь, господа хорошие!
– И обратился к Никите: - Ты, братец, раньше петуха петь задумал...