Русский романтизм

Коллектив авторов

и парнем—народная; характерен словарь: „ась", „кажись",

„аль", „вишь", „сумнительный", „о ту пору", всяческие вспо-

могательные словечки — своего рода „tic de langage" — „он

того... как бы вам..*, того... сказать"... (стр. 259), или: „Осо-

бенного, этакого, чтобы... ничего" (стр. 260). В диалогах

с Лукьянычем—подчеркиваются особенности речи

дворового—

прибавка частицы „с", глаголы во множественном числе, согла-

сованные с существительным в единственном числе: „Твоя

барыня—встала она, что ли?—О ни в с т а л и. — И дома она?—

Нет, их дома н е т - с " (стр. 255—256).

Мотив сна анализе композиции рассказа возникает

вопрос, как следует рассматривать элемент таин-

ртвенного в нем. Что это? Своеобразный прием, чисто тех-

нический, игры писателя с читателем, с целью заинтриговать

его тайной без всякой тайны? Или же таинственное рассказа

имеет более глубокие корни, вытекая из замысла всей по-

вести? Мне кажется, что в „Трех встречах" есть эпизод,

вскрывающий, почему в глазах рассказчика любовь окружена

тайной; этот эпизод—два сна рассказчика.

1) Жирмунский (Op. cit) дает подробный анализ поэтического син-

таксиса ночного пейзажа,—вот почему данная работа считает излишним при-

водить большее количество примеров.

1361

Оба сна следуют один за другим и помещены после вто-

рой, на взгляд рассказчика, таинственной встречи. С одной

стороны эти сны характеризуют его душевное состояние. Он

взволнован странной встречей, и сны ему снятся „странные" *).

С другой стороны, они входят в общую композицию рассказа.

По отношению к событиям, рассказанным в повести, оба сна

являются в одно и то же время резонаторами прошлого и

пророчествами о будущем. Первый сон связан исключительно

с темой страсти; второй — с темой тайны. Строение снов,

таким образом, повторяет строение повести, подтверждает

тематическую двухпланность рассказа.

Половина первого сна состоит из нитей, идущих к впеча-

тлениям от первой и, по преимуществу, от второй встречи. Во

сне красавица предстала „вся белая, с длинными белыми

крыльями". В окне Соррентского павильона тоже некогда

появилась „стройная женщина, вся в белом" (стр. 243), точно

так же, как и в Михайловском: „широкое белое платье облекало

и теперь ее члены" (стр. 245).

Мотив прощания во сне восходит к моменту прощания во

второй встрече, причем и во сне, и на яву звуки „Addio" про-

должительно звенят, все наполняя вокруг собою. 2) Во сне рас-

сказчик простирает к летящей красавице жадные руки; на яву

он полон жадного любопытства к ней.

Вторая половина сна предсказывает конец любовной

истории. Во сне красавица тает в золотых нитях солнца-паука;

в конце повести она хоронит свое умершее сердце. Та же кон-

струкция и во втором сне, связанная с темой таинственного.

Во сне перед рассказчиком ряд преград, не позволяющих ему

проникнуть туда, куда зовет его незнакомка; и в действитель-

ности— препятствия в лице всех тех, кто скрывает от него

незнакомку. Во сне Лукьяныч в образе Дон-Кихота, он непод-

купный; таким же предстанет он и на следующее утро, когда

откажется от предложенной ему серебряной монеты и получит

от рассказчика наименование „старого плута, Дон-Кихота Ламан-

ческого". Появление героини во сне пророчествует о третьей

встрече на маскараде. „Так вот он этот шут!" говорит она во

сне. А во время разговора на маскараде сам рассказчик чув-

ствовал, что быстро превращается в какого-то ухмыляющегося

дурачка (стр. 266). Э гу форму сна-резонатора и сна-пророчества

Тургенев ввел позднее в „Первую любовь" (стр 69), в „Нес-

частную" (стр. 269).

„Волнуемый такими беспорядочными, отрывчатыми мыслями, я за

снул поздно и видел странные сны" (стр. 247).