Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

Сегень Александр Юрьевич

В ответ на это вместо лица кавказской национальности в окошке появилось автоматное дуло вполне русской, калашниковской национальности.

— Я тиби сейчас, майор, так между глаз пальну, поймешь тогда, где ти попал! — прозвучал злой голос из-за двери.

Тут только до Дмитрия Емельяновича все дошло. Дошло и глыбиной упало из головы в самый низ живота. Так что он даже присел немного.

Окошко захлопнулось. В бункере стало сразу темно и мрачно, Дмитрий Емельянович подошел к спящему генералу и стал его тормошить:

— Виктор! Товарищ генерал! Витя! Да очнись же ты! Где мы находимся? Что вчера произошло? Мы что, и вправду…

Спросить про поход на Грозный не поворачивался язык. Это было пострашнее, чем бессознательный прыжок с парашютом.

— Да отстань ты, ваххабит твою мать! — ругнулся генерал. Больше Выкрутасов ничего не мог от него добиться. Сон бывалого вояки был крепче цементных стен и железной двери.

— Что же делать?.. — отчаянно обхватил ладонями гудящую голову Дмитрий Емельянович. О, сколько бы он всего отдал за то, чтобы сейчас проснуться под боком у Раисы! Но, увы, все это был не сон, и вместо рая — ад.

Снова открылось окошечко в двери, но вместо лица кавказской национальности в него вошло горлышко бутылки и сказало:

— Держи, русский свинья, свою поганую водяру! Пей, пока не сдохнешь, аллах акбар!

— Водички бы еще! — взмолился Выкрутасов, поймав бутылку, в которой и водки-то было всего граммов сто пятьдесят, не больше.

— Из синий ведра попей водичка! — засмеялось лицо кавказской национальности, но, на удивление, за этой великолепной остротой воспоследовал приход полуторалитровой пластмассовой бутыли с водой. Только после этого окошко в двери снова захлопнулось.

Вода оказалась холодной. Утолив жажду, Дмитрий Емельянович снова попробовал добудиться до генерала. Тот сквозь сон попил из бутыли, но так и не проснулся. В эти минуты обрушившееся на Выкрутасова одиночество казалось ему даже страшнее, чем догадки о том, где они находятся.

Вот он сидит в полумраке цементного бункера, где кроме двух топчанов и синей пластмассовой «параши» ничего нет. Да еще и отверстие, в котором можно прочесть жгучее чеченское слово «Джохар». И это не сон. А где чемодан? Что стало с манифестом тычизма? Бог с ними, с деньгами, хотя и их жалко! Но куда жальче манифеста! В чьи вражьи руки он попадет?

Дмитрий Емельянович ходил из угла в угол, садился, обхватывал руками несчастную головушку, снова вскакивал и ходил. Он отпил граммов пятьдесят из бутылки с водкой, и ему стало еще тревожнее. Осознание того, где он очутился, то накатывало горячей волной, то куда-то отваливалось, чтобы он не мог сойти, аллах акбар, с ума или сдохнуть от тоски и отчаяния.

Так прошло часа три, не меньше. Наконец генерал открыл глаза и стал моргать ими, осознавая действительность.

Увидев Выкрутасова, он подмигнул ему непокалеченным глазом и рассмеялся:

— Гондурасов! Живой! А мне приснилось, что ты от меня куда-то сбежал и провалился.

— Мы оба с тобой провалились, генерал, — мрачно отозвался Дмитрий Емельянович. — И это уже не шуточки.

— А где это мы? — Генерал встал с топчана, внимательно посмотрел сперва на синее пластмассовое ведро, потом на дырку в стене, потом на дверь. — Гауптвахта, что ли?

— Если мы не в плену у чеченцев, то я готов тебе свой глаз отдать, Витя, — еще мрачнее произнес Выкрутасов.

— А ведь точно! — как ни в чем не бывало заржал генерал. — Точно, что мы у борзиков! Я припоминаю вчерашнее, хотя и смутно. Ну-ка, ну-ка! — Он подошел к дырке, выглянул туда, где можно было прочесть грозное слово «Джохар», и определил: — Ага! Это мы с тобой, скорее всего, в Гудермесе. Я там такую стеночку видел. Именно так Дудайкино имя было намалевано.

Тотчас в двери распахнулось окошечко:

— Вот я тиби покажу Дудайку! Свыня русски!

— О! Ахметка! Ты?

— Я не Ахмет, я Мурат, — отвечал пристав.

— Ну, значит, брат у тебя Ахмет, так?

— Ну, есть Ахмет брат у меня. Ты его знаешь?

— Еще бы не знать! — генерал снова подмигнул Выкрутасову, и у того шевельнулась жиденькая надежда на то, что этот циклоп как-нибудь изловчится, чтобы выбраться из чеченского плена. В возбужденном воображении Выкрутасова даже мгновенно развился образ циклопа Полифема в приложении к генералу: не Полифем, а Полифам — учитывая полифамильность одноглазого вояки.

— Да я ж твоего брата из-под Кандагара тридцать километров раненого на своем хребте тащил, — объявил Полифам чеченцу.

— Ври, да не ври, — проворчал тот и захлопнул окошечко.

— Не верит, поросенок, — засмеялся генерал-циклоп.

— А что, это правда? — спросил Выкрутасов.

— Конечно, правда. Тащил. Ахметку-чеченца. С огнестрельным ранением в бедро. Он потом выжил благодаря мне.

Тут Дмитрий Емельянович понял хитрость генерала — сторож-то подслушивает, передаст своим, а те, глядишь, и смягчатся. Хотя трудно представить себе смягчившихся чеченов. Это же нерусь! И все же… Похмелиться ведь дали. Кстати, надо генерала тоже похмелить. Прикончив водку и запив ее водой, бывший политинформатор и генерал сели друг против друга на своих топчанах и молча задумались. Тут окошечко в двери вновь распахнулось и начался черездверной допрос:

— Ваши имена, фамилии, воинский званий?

— Выкрутасов Дмитрий Емельянович, лейтенант запаса.

— Полковник Леший, по-вашему Хунсаг, Виктор Иванович, — назвал себя многофамильный генерал.

— Откуда знаешь про Хунсага? — спросил чеченец.

— Что значит откуда, если я сам он и есть! — засмеялся циклоп и вдруг выдал длинную фразу по-чеченски. Окошко мгновенно захлопнулось.

— Что ты ему сказал? — испуганно спросил Выкрутасов.

— Велел привести борзика повесомее. Да еще водочки прихватить, а то больно маловато. Я в прошлый раз, когда у них в плену сидел, они мне однажды целый ящик выкатили. Ага! У ихнего полевого командира день рождения выдался, они только собрались его как следует, по-русски, отметить, а тут им назло ихняя исламическая комиссия нагрянула. Так мне этот ящик и достался. «На, — говорят, — жри, русская свинья, свою водяру, а нам Магомет не велит». Правда, уже потом, когда комиссия на третий день укатила, они оставшиеся две-три бутылки у меня обратно забрали.

— Неужто от целого ящика только две-три бутылки остались? — не поверил Дмитрий Емельянович. — За три дня?!

— А что мне со скуки еще оставалось делать, — сказал генерал. — За это-то борзики на меня и обозлились, что горло перерезали, только меня, брат, мало убить, меня еще надо повалить!

Выкрутасову стало очень плохо при сообщении о горле. Ведь он, в отличие от генерала, родился не в камуфляжке и его достаточно было убить, валить после этого не обязательно.

— Что же с нами будет? — спросил он малодушно.