Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова
Шрифт:
Она села рядом со Вздугиным и что-то нашептала ему. Сашара тотчас поднялся и громко выкрикнул:
— Дайте слово!
— Господа! — засомневался Лихоманов. — Дадим слово лидеру белогвардейско-большевистской партии?
— Минуточку! — возмутился со своего места в зале гневный «Зюга-Зюга». — Я давно записывался, чтобы выступить. Позвольте! Это не менее важно. По поводу окончательной отмены смертной казни.
Но Вздугин уже поднимался на сцену, не дождавшись разрешения, и Лихоманов отверг противника смертных казней:
— Ну, выступите следующим, ей-богу, не все сразу. Разве кого-то казнят сию секунду? Нет? Ну так и подождите. Здравствуйте, Александр! Рады приветствовать вас на нашем собрании, мы всегда протягиваем руку идеологическим оппонентам.
По залу все-таки блуждало негодование.
— Долой белосотенный большевизм! — выкрикнула старушка с триколором.
Вздугина все это, очевидно, только воодушевляло.
— Соотечественники! — воскликнул он. — Свобода в опасности! Наступает критический момент, когда гуляй-поле российских идей снова может превратиться в идеологический концлагерь. Брежноидный коммунизм, самое отвратительное явление российской жизни, вновь поднимает голову. Никто не смеет заподозрить меня в симпатиях к демократии, в любви к водороднобомбовому академику. Я ненавижу демократию в любых ее проявлениях. Но! Известны случаи в истории, когда непримиримые враги объединялись на какое-то время, чтобы дать грозный отпор могучему их общему врагу. Вспомним хотя бы куманов и пеценатов или ашитов и хаббанейцев. Ярчайшие примеры! Вот и сейчас я, как вождь партии большевиков-белогвардейцев, хочу предложить вам временный союз в борьбе против брежноидов, стремящихся эксгумировать гроб с телом СССР. Белое и красное дело ничего общего не имеет с их розовенькой идеологией. Именно розовенькой, ибо вспомните, каким цветом закрашивалась территория СССР на картах времен брежневизма. Буквально сейчас в Доме литераторов собрались огрызки брежноидной интеллигенции, писатели, славившиеся некогда многотонными романами о хлеборобах и рабочих ГАЗа, всяческая шамшура недогнившего социализма. Вы сегодня возмущались петербургским губернатором, приголубившим вымирающую распутинщину, а не знаете, что под носом у нас, в нашем славном городе, творится то же самое. Да-да, уважаемые мои бафометофористы, не вы хозяева в Доме литераторов Нижнего Новгорода…
— Прям уж, уважаемые! — раздалось из зала.
— Представьте себе, именно уважаемые, — услышав, возмутился Сашара. — Я не разделяю демократических взглядов этих поэтов, но знаю, что в душе они все революционеры и рано или поздно отшатнутся от чубайс-гайдаровщины, поймут, что Сахарова можно любить только как поэта водородной эксплозии.
— Какое слово! — восхитился Жбанов.
— Я также знаю, — ободрившись, продолжал Сашара, — что за поэтами бафометофористами — большое будущее. Это — маяковские грядущей миллениумной революции. Я восхищаюсь самим их наименованием — ведь «бафо» означает по-гречески «прошедшая закалку». Бафометафора — метафора, прошедшая закалку. Красиво, чорт возьми! Более того, не хотел раньше времени признаваться, Но так и быть, ради союза между нами признаюсь — я заканчиваю огромную статью о поэзии бафометофористов, в которой имплакабилитабельно противопоставляю их достижения так называемому творчеству Александра Сергеевича Пуськина.
Когда, вращая указательным пальцем, Вздугин ввинчивал в аудиторию слово «имплакабилитабельно», многие закатили глаза и восторженно ахнули, а когда Сашара обозвал солнце русской поэзии Пуськиным, весь зал злорадно заерзал, потом, смелея, рассмеялся и наконец разразился аплодисментами.
— Браво, Вздугин! Браво! — кричал Степан Жбанов.
Дмитрий Емельянович тоже робко похлопал в ладоши, хотя ему очень не нравилось подобное обращение с именем Пушкина. И морда Жбанова после того, как тот искалечил и испохабил манифест тычизма, была омерзительна Дмитрию Емельяновичу.
Вздугин тем временем с достоинством, как заслуженную награду, принимал аплодисменты, а когда они утихли, заговорил снова:
— Кто-то может заметить, какой-нибудь антисемит-глуповец, что в слове «бафометафора» чувствуется имя Бафомета, таинственного идола тамплиеров. Мол, козлом воняет. Но я в своей статье реабилитирую этого светлого идола. Да, это было фаллическое божество, но никоим образом не козлиное. Оно изображалось в виде напруженного фаллоса, имеющего лик премудрого старца. Придурочный французский лекаришко Батайль придумал ему козлиную голову, и от него пошло и поехало. На самом деле, это было именно ревивискерное божество плодородия, санкта фертилитас. Так что не стесняйтесь своего названия, господа бафометофористы! Стоп-стоп! Не надо больше рукоплескания, мы и без того уже погрязли в квиетальности. Нас одолевает гибельная странгуляция самоуспокоения. Даже тот факт, что вы собрались здесь, а не поехали бить морды брежноидным писателям в город на Неве, о многом сертифицирует. Растолстела ты, старушка демократия, ожирела, милая! Надо встряхнуться. Надо действовать, нельзя отдавать евразийские просторы на откуп реваншизирующей гидре. Повторяю, сию минуту в Доме литераторов проходит сборище брежноидов, и мы можем оказаться в цугцванге, если немедленно не отправимся туда, чтобы сорвать им малину.
— Красно-белая провокация! — выкрикнул противник смертной казни. — Долой!
— Позвольте! — встал Лихоманов. — По-моему, лидер белобольшевиков рассуждает разумно и предлагает нам дело. Предлагаю закрыть собрание и двинуть полки к Дому литераторов. Спасибо, Александр, за протянутую руку. Объявляю собрание закрытым.
— Минуточку! — громко произнес Вздугин. — Прежде чем мы двинем полки, я хочу избавить нас от человека с подкладкой. Вот от этого господина! — И он грозно указал на Дмитрия Емельяновича. Выкрутасов обомлел. — Этот господин засланный. Сегодня утром он объяснялся в любви к белобольшевизму, а вечером он уже демократ. Утром он носил фамилию Выкрутасов, а вечером уже Протасов. Утром он показывал мне один манифест, вечером тут со сцены зачитывается совершенно иной. Как это понимать, товарищ? Каково ваше истинное лицо? На кого вы работаете?
— Это мы вряд ли узнаем так просто, — произнес Лихоманов. — Я сразу заподозрил в нем неладное и весь день пудрил ему мозги, изображал из себя, будто попался на его удочку.
— Как? — удивился Выкрутасов. — Да зачем же?..
— Я все ждал, на чем вы проколетесь, милейший, — ответил Сергей Львович. — Но вы — матерая штучка. Подводная лодка сложной системы.
— Да вы ошиба… — забормотал бывший политинформатор горестно, но Лихоманов злобно закричал на него:
— Руки прочь! Оставьте наше общество!
— Александр… — потянулся было Выкрутасов ко Вздугину, но и тот был груб, даже еще хуже.
— Пошел вон! — убийственно отсек Вздугин от себя основателя тычизма. — И не советую задерживаться надолго в нашем городе. Зашибем.
Несчастный Дмитрий Емельянович бросился со сцены в зал, к Зое Густавовне, но она тоже превратилась в бастион:
— Пойдемте, я отвезу вас и отдам ваши вещи.
В машине Выкрутасов долго молчал, обдумывая, как доказать свою ни в чем невиновность. Он ехал на заднем сиденье, а на переднем и за рулем сидели Вздугин и Лотарь. Первой прервала молчание Зоя Густавовна. Она оглянулась и внимательно всмотрелась в лицо Выкрутасова, затем спросила:
— Как вас теперь называть?
— Да никак не называйте, — устало махнул рукой Выкрутасов.
Глава двенадцатая
ТУРБУЛЕНТНЫЙ ПРОТУБЕРАНЕЦ
Да, нам подсуживали, но мы сделали великое дело — в этом матче мы навсегда отрезали русских от их славного футбольного прошлого, а заодно и от футбольного будущего. Ян Кулеманс
— «Ротор», «Ротор» и только «Ротор», — вздыхал Дмитрий Емельянович, глядя в окно поезда. Мысли и воспоминания путались в его голове. Воспоминания роились сплошь неприятные, беженские. Из скольких раев его уже выгнали! И не сосчитать. Сколько позора пришлось снести. О судьба, ты — вечная гонительница всякого, кто вдохновлен великой идеей.
А мысли все больше укреплялись в пружинистом и коротком слове «Ротор». Конечно, знакомые женщины обитали и в Казани, и в Рязани, и в Самаре, и в Саратове. Все они, вероятно, были бы рады встрече с Дмитрием Емельяновичем, но все эти города были отвергнуты. Не из Казани же начинать возрождение русского футбо… простите, тыча. Выкрутасов ничего не имел против татар, ни одного плохого татарина в своей жизни не встречал, даже напротив, гордился знакомством с великими представителями этого народа — Хидиятуллиным, Дасаевым, Шалимовым. И все же, теория его называлась «Русский ураган», а не «Татарская вьюга»… К тому же ни в Казани, ни в Рязани, ни в Самаре, ни в Саратове не было знаменитых футбольных команд, а в Волгограде блистал и блистал все последние годы «Ротор». И от Сталинграда мы в свое время поперли немца до самого Берлина. Последнее обстоятельство особенно воодушевляло основоположника тычизма. Как он сразу не подумал об этом! Именно волгоградский, читай — сталинградский, «Ротор» станет главным носителем русского урагана, и мы пройдем от Волги… нет, не до Берлина, а до Ла-Манша, до Амазонки, до Буэнос-Айреса!