Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова
Шрифт:
— Ох! — простонал он и пощупал рукой грудь с левой стороны. Сердце отсутствовало. Он приподнялся и взглянул на стену, где висели, громко тикая, часы. Они показывали без пяти двенадцать. Стало еще страшнее — что-то должно было произойти до полудня. Вчера они все шутили, помнится: «До полудня, до полудня…» Вспомнилось: — О-о-о-х! — снова простонал полутруп, никак не в силах вспомнить другое — кто он. Витька или Митька, Атасов или Прибамбасов. С трудом сел. Тело гудело, будто долгое время его сводила смертельная судорога и лишь теперь отпустила. Кровь робко бежала по жилам. Сутки всего он в Ульяновске, а уже изнемогает. Ох уж эти русские бабы! Молиться — так лоб расшибить, гулять — так все в щепки обратить. Если бесконтактно, так уж ни-ни и не поцелуй, а уж если контактно — так на всю катушку, вдребезги, до полного омертвения. Что за народ!
Он снова простонал и пощупал сердце. Билось еле-еле. Тут взгляд его упал на записку, лежащую около необъятной кровати на пуфике. Подполз к пуфику, взял записку, прочел: «Ураганный мой! Обожаю! Все было так, что лучше и не бывает! Я до пяти часов — на партработе! В пять — жди! Будь готов, товарищ Атасов! Я уже скучаю по тебе! И снова хочу очутиться в бешеных лапах твоего урагана! А вечером, часикам к девяти, поедем на шашлыки, будем кататься по Волге! Целую тебя до смерти всего-всего! Твоя глупая гупёшка!» Сплошные восклицательные знаки. Ну-ка, сколько их? Одиннадцать — подсчитал «товарищ Атасов».
— Нет, дорогуша, я не Атасов, я Выкрутасов, Дмитрий Емельянович. Прошу не путать, — произнес ураганный москвич, превращая записку в бумажный снежок.
Он встал, но его шатнуло и уронило обратно на кровать. Вот это да! До которого же часа она его вчера мучила? Помнится, уже совсем рассвело, а их ураган еще продолжался, время от времени подпитываемый несколькими каплями черного бальзама, разбавляемого водкой. Ну, допустим, рассветы сейчас ранние, седьмое июля, к шести утра — уже день. Допустим, к семи он все же отключился. Ну, ночью, допустим, они пару часов сна все же урвали. И после всего она убежала на свою партработу, уже мечтая снова попасть в «бешеные лапы»… Зверь-баба!
Дмитрий Емельянович сильно затосковал. Инесса ему полюбилась, ему понравилось смешить ее и видеть, как она обхохатывается. Ему очень хорошо было с ней как с женщиной. Но ведь не в таких же количествах!
Его затрясло в едином приступе рыданий и смеха. Он понимал, что и отсюда придется бежать. Да и как тут останешься? На сколько еще хватит здоровья? Он сейчас не в состоянии подняться с постели и чувствует себя полностью выхолощенным. А когда через несколько часов Инесса явится, вся переполненная новыми желаниями, что прикажете делать? Думаете, за эти несколько часов он восстановится? Это все равно, что утром играть полуфинальный матч с Германией, а вечером — уже финальный поединок с Бразилией. Абсурд!
Вот она является, а он ей: «Прости, гупёшка, но я уже того… Давай завтра, а?» Позор да и только!
— Чорт знает, что такое! — смеялся и плакал Выкрутасов, катаясь по необъятным просторам постели. — Ну вот здесь, вот здесь вот, ну чем было бы плохо?.. Так нет же!..
Конечно, было бы очень неплохо пристроиться под боком у такой коммунистически-энергичной женщины, от которой воочию исходит советская власть плюс электрификация всей страны. Но как?! День-два он еще может выдюжить, а дальше?
— Бедный Толик! — вздохнул Выкрутасов, вспомнив о жуткой участи Инессиного супруга. — Впрочем, он всем доволен. Но я — не он! Нет, я не Толик!
Дмитрий Емельянович решительно подвиг себя на вставание, слез с кровати, поднялся на ноги. Его шатнуло.
— Видали! — хмыкнул он, но устоял. Подошел к телевизору и включил, о чем вскоре и пожалел, потому что из телевизора ему напомнили о футбольном чемпионате. Сегодня вечером в полуфинальном матче должны схлестнуться Бразилия и Голландия.
— Эх ты, мать честная! — сморщился Выкрутасов. Бежать — значит снова не увидеть футбола. Остаться — тоже не увидеть. Разве ж она даст? Хищница проклятая!
Он впервые подумал об Инессе Федоровне не только со страхом, но и с ненавистью. Ну хоть полуфиналы ему дадут посмотреть или не дадут, в конце-то концов!
— Не та женщина хороша, которая дает, а та хороша, которая дает посмотреть футбол, — промолвил Дмитрий Емельянович, стоя под горячим душем и с тревогой разглядывая свое измученное тело, там и сям отмеченное легкими кровоподтеками и царапинами. Потом он медленно ходил по конспиративной квартире, ел остатки вчерашнего мясного торта «На нашей улице праздник», который, покидая ресторан, Инесса велела завернуть с собой. Флакон с бальзамом вызывал отвращение. Выкрутасов перетерпел и не стал опохмеляться, хотя его и поколачивало. Вообще, жизнь потихоньку, помаленьку возвращалась в его тело, шаткость-валкость исчезла, к половине третьего пациента можно уже было переводить из реанимационной в нормальную палату. В три часа пополудни, еще не казак и не сокол, но вполне ходячий, Дмитрий Емельянович оделся и причесался.
Зазвонил телефон, Выкрутасова вновь заколотило. Он долго не брал трубку. Наконец ответил.
— Ураганыч! Как ты там, родненький? — спрашивало на другом конце провода ненасытное коммунистическое чудовище. — Соскучился по своей гупёшке?
— Очень, — ответил Выкрутасов. — Ты скоро?
— Скоро, малыш, скоро! Еще полчасика и лечу к тебе. Ты поел? Чувствуешь себя нормально?
— Самочувствие в норме, поел, жду с нетерпением.
— Лечу! Максимум через час буду!
Он повесил трубку и тихо пропел про паровоз, который вперед летит, в коммуне остановка. До взрыва бомбы оставался один час, а то и меньше. Надо было уходить.
В карманах пиджака обнаружилось портмоне с остатками горынычевых долларов, паспорт, советский желтый рублишко и счет из ресторана «Советская власть»: «Салат уль — 0,15, салат стал — 3,03, салат вол — 2,97, салат стол — 1,33, окурок тамб — 0,95». Что еще за «окурок тамб»? Окурок тамбурный, что ли? А, это Инесса еще окорок тамбовский заказывала! «Икра чер, икра крас, икра омул, севрюга г/к, осетр х/к, медальон лосос, пашт слоен, гнездо яст, жул гриб, запек “Т. океан”, хашлама “Б. Ком.” 2 раза, осетр стал, мяс торт, конь, водк, бальз, мин вода, хлеб…»
— Оставим на память, — усмехнулся Выкрутасов, укладывая рублишко и счет в портмоне. — Ну, прощай, конспирация! Прощай, советская власть!
Он подошел к двери, и тут выяснилось, что ничего не прощай, а здравствуй, потому что сколько он ни бился, ничего так и не смог придумать с замком — дверь не открывалась. В отчаянии Выкрутасов вернулся в комнату и глянул на часы. Они показывали двадцать пять минут четвертого. Страшная встреча с сексосильной коммунисткой неумолимо приближалась.
— Этаж! — воскликнул Выкрутасов и ринулся к балкону. Этаж оказался не то пятый, не то шестой. Прыгать с такой высоты Дмитрий Емельянович мог только с парашютом и только вдрызг пьяный. Оставалось только завыть с балкона на весь Ульяновск. Настроение было самое антисоветское.