Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова
Шрифт:
— Сверху белые, снизу красные, между ними голубые, — припомнил Выкрутасов чью-то шутку про бело-сине-красное полотнище, возрожденное при Ельцине.
— Вот именно, — сказала Екатерина Алексеевна. — Нам не нужны эти масонские флажки. Пусть им поклоняется Франция и Голландия.
— Франция — Хорватия, — все же вставил Выкрутасов про свое, футбольное, злободневное.
— Да, и Хорватия, — согласилась мать царя. — Настоящее знамя России должно быть только багряно-золотое. Обратите внимание, большевики нутром это чуяли, но заменили благородный багрянец на пошлый кумач.
— Кстати, — осенило Выкрутасова. — А ведь серп и молот на советском знамени — это как бы стилизованный архангел, а звезда — стилизованный Иисус Навин. Что скажете? Кажется, я попал в самую тютельку?
— Не
— Тютелька! — зло фыркнул царь в инвалидной коляске. От этого его третьего фырка царственная мать покраснела еще больше, цвет ее лица перешел от пошлого кумача к благородному багрянцу.
— Нет, — сказала она, — пожалуй, это слишком смелое предположение. Вряд ли большевики были способны на подобные стилизации. Теперь прошу обратить внимание на икону, висящую в этом углу. Ее по Божьему вдохновению написал наш Павел. Как видите, здесь изображен не кто иной, как сам Дмитрий Пожарский, святой князь, избавивший Русь от польского нашествия, но так и обойденный вниманием Церкви. Да и что можно было ожидать от нашей Церкви, которая под пятою Романовых превратилась в языческое капище. Чудовищный раскол, произошедший при так называемом царе Алексее Михайловиче, явился прямым следствием одурачивания народа при избрании в тринадцатом году его папаши, шестнадцатилетнего недоросля Михаила. Обратите внимание, каких только Дмитриев нет в нынешних так называемых православных святцах! Ну ладно там Донской и Солунский, оставим их. А зачем нам какой-то там Бессарабский? Зачем нам Дмитрий Ростовский, составивший весьма предвзятые и угодные для Романовых «Жития Святых»? Нет, мы должны больше всех других почитать трех Дмитриев — Солунского, Донского и Пожарского.
Глядя на икону, выполненную не сказать, чтобы плохо, но и не на уровне Рублева, Дмитрий Емельянович с ужасом подумал, что если мальчик-царь молится на нее, то, будучи сам князем Дмитрием Пожарским, таким образом — молится на самого себя! «Бред царячий!» — чуть не сорвалось с выкрутасовского языка. Захотелось дать щелбана этому то и дело фыркающему монарху в тапочках. Да грешно обижать убогого инвалида!
— А это, стало быть, копия меча, принадлежавшего Дмитрию Пожарскому, — перешел Выкрутасов к другому экспонату прижизненного музея. Меч висел на коврике чуть справа от иконы Святого Дмитрия Пожарского, и если икона была еще куда ни шло, то меч являл собой полную халтуру. Выкрутасов даже не удосужился выслушать рассказ экскурсоводши Катюши о его происхождении, а сразу перешел к огромной карте, висящей над постелью таинственного монарха. Карта была знатная и не могла не вызывать восхищения. Детского труда в нее было вложено немало, как, впрочем, и детской непосредственности. Россия на ней являлась во всей пышности своих окраинных доминионов и сама по себе даже как-то терялась в их обширном окружений. Впрочем, и сама по себе она, матушка, заслуживала изучения. Москва на ней присутствовала в виде большого круглого пятна, а вот ни Петербурга, ни тем паче Ленинграда — как не бывало. Киев и Тихозеро были равновеликими городами. Неподалеку от Москвы фигурировал еще один крупнейший город — Стародуб Пожарский, но полностью отсутствовали Одесса и Екатеринбург, на месте Севастополя сиял Херсонес Таврический, Краснодар назывался Екатеринодаром, а Красноярск — Екатериноярском. Новосибирск был просто Сибирском, зато Владивосток помпезно именовался Владивостоком Пожарским.
— Солидная карта! — с уважением произнес Выкрутасов. — Неужели государь сам ее изготовил?
— А что тут такого! — снова, но уже не зло, фыркнул царь.
— Да, это Дмитрий Михайлович своими ручками, — сияя от гордости, подтвердила царева мать. — Великолепно, не правда ли?
— Зело удивления достойно, — улыбнулся Выкрутасов. — Грандиозная работа! Сколько труда и фантазии! Нельзя ли спросить, почему нет Питера, Одессы?
— Питера! Одессы! — фыркнул царь-царек, продолжая строить свой легодом. Нет, если не от Выкрутасова, то от кого-нибудь еще он точно в свое время заслужит подзатыльничка! Иной не посмотрит, что инвалид.
— Ну какой вам Питер, Дмитрий Веньяминович! — всплеснула руками Екатерина Алексеевна.
— Емельянович! —
— Да, Емельяныч, простите, — извинилась полная тезка Екатерины Второй. — Какой может быть вам Питер! Это зловонное болото, вершина дьявольской деятельности Романовых! А Одесса вам зачем? Мало она расплодила по нашей Родине всевозможных Жванецких и прочих жиденят? Гнездилище масонское!
— Понятно, — вздохнул Емельяныч. — А почему Екатеринодар есть, Екатериноярск есть, а Екатеринбурга нет?
— М-цык! — даже не сказал ничего, а лишь возмущенно мцыкнул царичок.
— Ну бург-то, бург-то вам зачем сдался! — простонала Екатерина Алексеевна. — Мало неметчины в Поволжье, так еще и на Урале, на горах Рифейских вам бург подавай! К тому же и не нужно нам лишнее свидетельство существования Романовых. Там, видите ли, царя-мученика казнили! И поделом ему. Тут я полностью жидов поддерживаю. Правильно сделали, что убили Николашку! Это через века — страшная кара Романовым за подлость, совершенную ими с князем Пожарским в шестьсот тринадцатом году. Сколько веревочке ни виться, как сказано…
— Тогда бы оставили Свердловск, — посоветовал Выкрутасов. — Ведь он, Свердлов, если не ошибаюсь, отдал приказ о физическом уничтожении царской семьи последнего Романова.
— И заметьте, Дмитрий Емельянович, — на сей раз правильно назвала московского гостя тихозерская хозяйка, — что казнили в Екатеринбурге не царя Николая, а уже просто — гражданина Романова. Вот когда восторжествовала историческая справедливость. Никакие они, Романовы, не цари, а просто граждане. В каком-то смысле революция семнадцатого года явилась не только результатом большевистского заговора жидомасонов, это был подспудный выплеск народного гнева за ту, многовековую несправедливость. Русский ведь задним умом крепок. Вот и отомстили за князя Пожарского, вытерпев сначала три столетия романовского ига, этой европейщины на русском престоле.
— Я потрясен вашими историческими познаниями! — сказал Дмитрий Емельянович и чуть не добавил: «Куда нам с вами тягаться при нашем футбольном политинформаторстве!» Он принялся дальше изучать карту, вверху которой красовалась надпись: «Святая Русь в ея Богом обозначенных пределах». В прогулочной беседе Катюша не обманула — здесь границы Святой Руси откатывались далеко на восток, захватывали Аляску, часть нынешней Канады, всю американскую и мексиканскую Калифорнию. На юге ее рубежи охватывали и Корею, и Маньчжурию, и Монголию, и Уйгурию, и Афганистан, и Хорасан, и Мазандеран, и Иранский Азербайджан, не говоря уж об Азербайджане нашем, закавказском, который после беловежских предательств откололся от России. Далее, кроме Грузии и Армении, на карте Дмитрия Тихозерского-Пожарского России принадлежали все области турецкого Причерноморья, Царьград — Константинополь, Смирна, Анталья, Кипр, Святый Град Иерусалим и даже Египет с пирамидами и сфинксом. На западе держава наша владела всей Болгарией, большей частью Румынии, левобережной Венгрией, Словакией, всей Польшей и правобережной полабской Германией. Наконец, всей Прибалтикой и Финляндией. Хорошая карта! Зело приятная сердцу русского человека!
— Эх, — тяжело вздохнул Дмитрий Емельянович. — Если бы и впрямь было так. И неплохо бы сюда Париж прибавить. Ведь наши-то казаки его взяли в свое время.
— Па! Па! Пари-и-ишшшш! — зашипел-засмеялся царишка, не отрываясь от своего легостроя.
— Париж ему, гляньте! — возмутилась Екатерина Алексеевна. — Самое логовище мирового разврата! Блудницу вавилонскую захотел.
— Я с блудницами дела не имею, — обиделся Дмитрий Емельянович, с гордостью вспоминая свою стойкость в краснодарской гостинице «Красной».
— Да ведь Париж — колыбель масонства, — не унималась царева мать. — Тамплиерская нора! Змеиный клубок Вольтеров, Робеспьеров и бонапартов. Его с лица земли стереть надо, а не к пределам русским прибавлять!
— И все-таки это чертовски красивый город! — взбунтовался Выкрутасов. — Я был там и восхищался. Да! Мало ли какие там колыбели! А Москва в этом смысле — лучше, что ли?
— Москва — Третий Рим, — произнес заученную фразу царь.
— А Париж стоит обедни, — бросил свой вызов Выкрутасов.