Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова
Шрифт:
Полчаса ли прошло, час или больше, но лес наконец кончился, путник вышел на проезжую дорогу и еще через какое-то время добрел до Пехотинки. Это был его первый пункт на пути из Тихозера в Светлоярск. Здесь он попил воды из колодца и малодушно пожалел, что отказался от тридцати рублей мелочью в доме царя-инвалида. Чувство голода скребло ему желудок, а здесь, в пехотинской столовой, можно было, наверное, недорого перекусить. Но, покидая Пехотинку, он взял себя в руки и сказал самому себе:
— Нет уж, дорогой мой, пусть это будет твое чистилище! Как там говорил генерал?.. Пургаторий! Ты должен пройти это расстояние пешком и впроголодь. Впр-р-р-роголодь!
Это слово ему очень приглянулось. В нем была его верига, он мысленно написал его у себя на лбу как девиз, он нес его на своих плечах, как крест, но оно не удручало его, а наоборот — вдохновляло. Он всю свою жизнь неплохо питался, даже когда лишился заработка. Даже в эти три недели позорного изгнания он не просто не голодал, а можно сказать — обжирался! Пришло, пришло времечко искупить это обжорство, поголодать вволюшку!
Он шел и каялся. Каялся во всех мелких грешках и преступлениях. Он, конечно, никого не убил, не ограбил, не развратил. И все-таки, пересматривая сейчас всю постель своей жизни, он то там, то сям обнаруживал песчинки обманов, подлостей, неправильных поступков. И пытался вытряхнуть их.
За день он миновал еще несколько населенных пунктов и на закате пришел в Ребятушкино. Название этой деревушки настолько понравилось, что он решил эту ночь провести не в лесу, а здесь, вблизи человеческого жилья. Дождался, когда совсем стемнело, пролез в чей-то сеновал и там устроился. Ему было хорошо. Голод то затухал, то вспыхивал, до боли скручивая внутренности, но постепенно усталость одолела его, и горестный изгнанник сладко уснул в душистом сене, с любовью думая о шуршащих где-то под ним мышах.
На рассвете он пробудился бодрый и выспавшийся. По-диверсантски озираясь, выбрался из своего убежища и никем, кроме собак, не замеченный покинул деревню с веселым названием. Шел и так молился Богу:
— Господи! Дай Бог, чтобы в этом Ребятушкине наступило благоденствие, чтобы у всех ребятушек случился какой-нибудь хороший прибыток! А мне, Господи, дай сегодня выйти на финишную прямую, чтоб хотя бы завтра утром или днем добраться до Светлоярска, потому что сегодня еще пятница, десятое, чемпионат отдыхает, а завтра вечером — первый финальный матч, за третье место, Голландия — Хорватия. Его, конечно, можно бы и не смотреть, но я и без того почти весь этот чемпионат по России провыкрутасился и толком не посмотрел. Хотя бы матч за третье место и главный финал урвать от жизни!
Через пару часов он вышел на широкое асфальтированное шоссе и по нему явился в большое село Двукратово, название которого не раз звучало когда-то в его светлоярском детстве и юности, а значит, до Светлоярска стало ближе, чем раньше. Шли вторые сутки голода, и бедного изгнанника пошатывало. В Двукратове он справился относительно точности направления пути у какого-то с виду умного человека.
— Простите, — сказал он, — я тут совершаю пешее путешествие под эгидой ЮНЕСКО. Скажите, я правильно держу путь? Светлоярск — туда?
— Туда, — ответил ему житель Двукратова. — А у вас рублей пять не найдется на опохмелку?
— Увы, — улыбнулся Выкрутасов. — Я совершаю не только пешее, но и голодное путешествие. Такой эксперимент. И поэтому у меня с собой ни копья денег.
— Жлобяра! — плюнул ему вслед двукратовец, не поверил.
А Дмитрий Емельянович под эгидой ЮНЕСКО шел дальше, радуясь тому, что его пошатывает, что голод злится у него в брюхе, рычит и кусается там, напоминает о себе непрестанным слюноотделением. Голодающий изгнанник даже жалел, что между Тихозером и Светлоярском лежит такое маленькое расстояние, каких-то сто с чем-то километров. Ему хотелось побольше, чтобы по-настоящему прочувствовать, что такое впроголодь, из последних сил доползти до родного порога, упасть и умереть.
— Пррррочувствовать впрррроголодь до рррродного поррррога и умерррреть! — рычал, грызя желудок, голод.
Выкрутасов пытался гадать, сколько он уже прошел километров. Если человек проходит в час пять километров, то наверняка уже больше половины пути пройдено, ведь вчера он пехотурил часов двенадцать и сегодня часов пять чапает.
— Завтра, — бормотал порядком изголодавшийся и измотанный путник, — завтра я приду… завтра… Голландия — Хорватия… матч за третье место…
Мимо проплывали большие и малые деревни и села — Люшино, Седое, Брань, Гусиново, Телепай, Крутое, Дьяково, Сусище… Названия казались и знакомыми и незнакомыми, его тошнило, ноги болели, еще хорошо, что легкие летние туфли были не новые, притертые и не сильно намозолили, но всех прочих неудобных ощущений хватало вполне, чтобы к вечеру Дмитрий Емельянович дошел до деревни Зимушка в состоянии полного одеревенения. Не обращая никакого внимания на собачий лай, он забрался в старую незапертую баню, в которой хорошо пахло множеством пережитых здесь людьми удовольствий, лег на жесткую скамью и уснул тяжелым, болезненным сном.
Пробуждение на сей раз не принесло радости. Все тело болело и ныло, вставать не хотелось, но и лежать на жестком — тоже. Сейчас бы протопить эту баньку, напариться вдоволь, потом сесть ужинать с доброй хозяйкой, выпить рюмок пять чистой самогонки, утопить в утробе тушеного петуха с подливой и мятой картошечкой, а потом залечь с доброй хозяйкой…
Он покинул баню в Зимушке, но уже не молился о ниспослании жителям покидаемой деревни большого прибытка, как будто уже само собой — если здесь переночевал Выкрутасов, прибыток и счастье непременно озарят деревню. Он вообще шел молча, ибо на разговоры жаль было тратить силы. День стоял теплый, обещал быть жарким даже, но голодному изгнаннику было холодно, он поднял воротник пиджака и шел, прижав кулаки к подбородку. Вот уже третий день в животе его не появлялось ничего, кроме колодезной воды, которую он пил в каждом населенном пункте. Голод больше не кусал и не рвал его желудок, он сидел там, свернувшись калачиком, и поскуливал.
Снова мимо медленно проплывали селения — Худяково, Чащоба, Малая Прыть, Веденеево, Рябинки… Но где же, где же окраины Светлоярска? Он пытался припомнить окрестные деревни, но в висках так сильно стучало, что из памяти выплыли лишь Лесное, Поминка и Горлово.
Теперь он часто останавливался, садился на обочине и подолгу отдыхал, чтобы потом, собрав остатки сил, идти дальше. Весь этот пургаторий ему уже порядком надоел.
Во второй половине дня он пришел в Александровку и здесь спросил у двух местных женщин:
— Скажите честно, до Светлоярска далеко отсюда?
Они посмеялись над ним, но ответили:
— Недалёко. Километров тридцать, но вы неправильно идете. Не на ту дорогу свернули. Вам надо возвратиться до развилки, там пойти направо. А вы пошли налево.
Надо же! А он и не заметил ту развилку!
Пришлось возвращаться, а это в таком состоянии истощения особенно досадно.
Теперь либретто мыльной оперы под названием «Страдания Выкрутасова» могло пополниться еще одним пассажем: «Я голодал, я полстраны прошел, не имея во рту даже маковой росинки, я чуть не умер от голода». Но это не радовало Дмитрия Емельяновича. Ему хотелось одного — молча дойти до родительского порога и молча умереть. Даже чемпионат мира по футболу был им забыт!