Русский узел. Стихотворения и поэмы

Кузнецов Юрий Поликарпович

Памяти космонавта

Шел ты на землю с расчетом железным. Только увидел ее — Поторопился… И стало небесным Тело земное твое. Где ты? Оплывшую груду металла В землю твой друг опустил. Весь ты зарыт. А чего не хватало, Черный металл возместил. 1969

«И снился мне кондовый сон России…»

И снился мне кондовый сон России, Что мы живем на острове одни. Души иной не занесут стихии, Однообразно пролетают дни. Качнет

потомок буйной головою, Подымет очи — дерево растет! Чтоб не мешало, выдернет с горою, За море кинет — и опять уснет. 1969

«Слезы текучие, слезы мигучие…»

Слезы текучие, слезы мигучие… Больно, о больно глядеть! Что-то такое в вас есть неминучее. Взял да забросил я сеть. Но тяжело ее было вытаскивать, Видно, что чем-то полна. Вытащил рыбку и стал ее спрашивать, Только немая она. 1969

Поэт

Спор держу ли в родимом краю, С верной женщиной жизнь вспоминаю Или думаю думу свою — Слышу свист, а откуда — не знаю. Соловей ли разбойник свистит, Щель меж звезд иль продрогший бродяга? На столе у меня шелестит, Поднимается дыбом бумага. Одинокий в столетье родном, Я зову в собеседники время. Свист свистит все сильней за окном — Вот уж буря ломает деревья. И с тех пор я не помню себя: Это он, это дух с небосклона! Ночью вытащил я изо лба Золотую стрелу Аполлона. 1969

Диван

Пушкин погиб. Чаадаев замкнулся, скучая. Сны не сбылись, от прошедшего нет и следа. На полуслове за чашкою русского чая Нечто иное увидел и смолк навсегда. Пушкин забыт. Чаадаева помнить не надо. Только хозяин показывал гостю порой Старый диван — две отметины круглые рядом, — Это сидели друзья, прислонясь головой. Часто хозяин, пустым восклицаньем задетый, Гостя одергивал: «Тише, они говорят!» Умер и он, роковой не дослушав беседы… Только однажды ворвался как буря солдат. Облако пыли взметнул в тишине именитой Нищий хозяин, учитель отца своего. Рухнул на барский диван и заснул как убитый. Вмятины встали, чтоб не тревожить его. 1969

Стоящий на вершине

Однажды сонную долину Покинул дерзкий человек. Ступил ногою на вершину. — Отселе вижу! — он изрек. И длань движением державным Простер на низшие миры. Опасно встать с горами равным, Имея душу не горы. Ему внезапно вид явился Настолько ясный и большой, Что, потрясенный, он сломился Несоразмерною душой. 1969

Отцу

Что на могиле мне твоей сказать? Что не имел ты права умирать? Оставил нас одних на целом свете. Взгляни на мать — она сплошной рубец. Такая рана видит даже ветер! На эту боль нет старости, отец. На вдовьем ложе памятью скорбя, Она детей просила у тебя. Подобно вспышкам на далеких тучах, Дарила миру призраков летучих — Сестер и братьев, выросших в мозгу… Кому

об этом рассказать смогу? Мне у могилы не просить участья, Чего мне ждать?.. Летит за годом год. — Отец! — кричу, — Ты не принес нам счастья!.. — Мать в ужасе мне закрывает рот. 1969

«Не сжалится идущий день над нами…»

Не сжалится идущий день над нами, Пройдет, не оставляя ничего: Ни мысли, раздражающей его, Ни облаков с огнями и громами. Не говори, что к дереву и птице В посмертное ты перейдешь родство. Не лги себе! — не будет ничего, Ничто твое уже не повторится. Когда-нибудь и солнце, затухая, Мелькнет последней искрой — и навек. А в сердце… в сердце жалоба глухая, И человека ищет человек. 1969

«Нет в городе весны…»

Нет в городе весны. Есть лето и зима. И тени ни одной. Внезапен переход. И грань знобит сама: Снег переходит в зной. Ты глянул: снег идет. Оделся на ходу… Но попадешь как раз Из духоты квартир в другую духоту, Где дышит зной на нас. На лето лед хранят, а в ледяной порыв Огонь берут взаймы. Ты воздуха лишен, смягчающего взрыв То лета, то зимы. Спи, осень! Спи, весна! Преданье старины… Ты — житель городской И снегом заметен с холодной стороны, Сожжен огнем с другой. 1969

Полдень

Вода исчезла. В сквозняке реки Дыхание нагретого железа. Остановись — и в тень твою налезут Жуки, собаки, стекла, пауки. Сгустился воздух, чуть дрожит, роится. Двинь дерево в такую немоту — Ночная перекошенная птица Взлетит и загорится на лету. Гнетет жара. Возьми коровку — жжется. Цвели в степи подсолнухи и вот Сплошной стеною прыгнули под солнце — В них врезался военный самолет. Темно… И полдню снится полдень зимний. Повсюду голо. Ивы вдоль реки Одною частью — осторожный иней. Другою частью — черные сучки. 1969

Зной

Гул, толчки. У бегущей собаки Испаряется пасть… Как во мраке, Пузырится удушливый пруд. Тучи пыли визгливо-сердиты, Горизонты и крыши размыты, Искры зноя сквозь воздух бегут. И, забывшись на самом припеке, Грезит молнией дуб одинокий, Тень влача, где ночное живет, Где пронзительно месяц сверкает, То сова, то душа зарыдает, Червь сквозь сердце мое проползет… 1969

Пчела

Сухой камыш и мертвый блеск воды, Пусты туманно-сизые сады. Пойдут дожди, а там и снег встречай… Но солнце улыбнулось невзначай. И под дыханьем позднего тепла Обманутая вишня зацвела. Белым-бела!.. Но люди в том краю Угрюмо верили календарю. И отводили беглые глаза, Чтоб не будить в душе чего нельзя. Но тонкий запах в воздухе сухом Пчеле навеял небывалый сон. Я видел вишню — и, пока цвела, Над ней летала сонная пчела. 1969