Русуданиани
Шрифт:
На это Гварджасп возразил: «Таково мое правило — я должен или воевать, или охотиться, или в мяч играть. Соперников я не обнаружил, чтобы с ними сразиться, охотиться в городе нельзя. Спозаранку к царю являться не след. Чем же мне заняться? Если есть у вас добрые витязи, пусть схватятся со мной, а я не пленник, чтобы сидеть взаперти и без вашего приказания никуда не выходить!»
Передали царю эти слова, выслушал он их и сказал: «Что поделаешь? Мне не справиться с тем, кто ни одного дэва и дракона не упустил! А кто может состязаться с ним в силе? Лучше пусть поступает по-своему, может, хоть в игре в мяч кто-нибудь превзойдет его!»
Было у царя три сына, закаленных и мужественных, искусных в игре в мяч. Призвал он их, избрал двадцать других знатных юношей, тех, что половчее, и приказал им: «Если вы не победите его и не
Вышли они, снаряженные для игры в мяч, с чоганами в руках, поклонились Гварджаспу и начали игру. Обратился к ним царевич: «Ежели я буду играть по-своему, вас обижу, а если вам буду уступать, себя осрамлю». Те юноши, уверенные в себе, отвечали: «В игре не заботятся о любезности. Каждый должен показать, на что способен». Гварджасп засмеялся: «Раз вы намереваетесь играть в полную силу, как же мне себя показать!» Я сказал ему: «Ты очень утомлен и измучен битвами, не трать силы, знаешь ведь, что не одолеешь их в игре».
Когда началась игра, Гварджасп сразу завладел мячом, а они могли только смотреть [на мяч]. Жители города дивились его ловкости. До полудня противники тщетно гонялись за ним. Прислал царь человека с наказом: «Довольно играть, теперь пусть предстанет предо мной». Спешился Гварджасп и, поигрывая чоганом, явился к царю. Тот пригласил его сесть и устроил достойное пиршество. Ночь отвели мы отдыху.
Утром вызвал Гварджасп вельмож и отправил их к царю просить руки его дочери. Пошел и я с ними, доложили мы царю обо всех злоключениях Гварджаспа и о том, от каких колдовских чар избавил он его дочь и все царство. Отвечал нам царь: «Три сына у меня, но больше всех дорожу я единственной дочерью. Ежели заболеет она и для ее исцеления понадобится мне поступиться сыновьями, не пощажу я всех троих. Она — утеха моего сердца, душу мою просветляющая. Так легко не уступлю я ее никому!» Я возразил: «Нелегко достается Гварджаспу царевна. Вот уже год, как покинул он своих родителей и поныне не знает, живы ли они. Бросил без присмотра царство, ни днем, ни ночью не знал отдыха, не расставался с оружием, сражался с дэвами и каджами и весь изранен в битвах. Освободил он вас и вашу дочь от нечисти поганой, им бы вы не смогли отказать. Так кому же лучше отдать дочь — им или Гварджаспу, герою несравненному?»
Молвил государь: «Разве я порицаю зятя? Весьма по нраву он мне, и люблю я его больше родного сына, но здесь он не останется, и я его не стану удерживать, ибо ни он моим сыновьям не подчинится, ни они ему не покорятся, и зародится меж ними вражда. А если уедет с ним моя дочь Тумиан и будет вдали от меня, на расстоянии целого года пути, жизнь мне будет не в жизнь!» Сказал я на это царю: «Не говори так! Гварджасп не уйдет, не добившись своего, и меж вами возникнет раздор».
Услышав от меня такие дерзкие речи, сказали визири: «Негоже деве без мужа оставаться, а лучшего зятя нам не сыскать!»
Царь отказывать нам не стал, а молвил так: «Я без своей дочери решить не могу, завтра покажу ей жениха, если полюбит она его — соглашусь, без ее же согласия и воли замуж ее не отдам!»
Удовлетворились мы таким ответом, знали, что такого жениха они не отвергнут.
Вернулись мы к Гварджаспу, и со смехом сказал я ему: «Завтра красавица поглядит на тебя, постарайся ей понравиться, чтобы она тебя не отвергла, иначе все труды твои пропадут даром». Ответил царевич: «Не понимаю! Смотрины невестам или женихам устраивают в этой стране? Все одно — приглянусь я ей или нет, никуда ей от меня не уйти».
На следующий день приготовились царица с дочерью и устроили пир в своем дворце, пригласив нас и многих, вельмож. Я еще раньше предсказывал, что его отравят, и теперь не отлучался от него в страхе, чтоб его не погубили. Начали из рубиновых чаш пить прекрасное вино, слушать певцов и музыкантов. Гварджасп так понравился царевне, что она глаз с него не сводила. А царевич опьянел от вина и любви. Просил я его и на арабском и на индийском языке, но не мог уговорить его уйти. Когда подали фрукты, захмелевший царевич, заглядевшись на красавицу, поранил себе руку, нарезая апельсин. Потекла кровь, но он ничего не замечал. Увидела это девушка, вскрикнула и бросилась к матери: «Хочешь убей меня, хочешь в живых оставь, но я за этого невежу не пойду. Он даже не замечает того, что с ним происходит, так чего же мне от него ждать!» Никак не могли ее успокоить. Потом царица стала ей что-то нашептывать на ухо, успокаивать, а Гварджаспу послала чашу вина: «Не обижайся, царевна — совсем дитя, капризна и своевольна, не удивляйся ее выходкам». Я был так раздосадован [поведением девушки], что не понял, какое вино подали царевичу, а он был так хмелен, что даже не заметил гнева красавицы, а к вину и вовсе приглядываться не стал. Выпил и тут же упал без чувств. С помощью слуг принес я его в наши покои, закрыл за собой дверь, кинулся к нему и увидел, что он не проявляет никаких признаков жизни. Стал я плакать и бить себя по голове. Но потом сказал себе: «Ежели не суждена ему смерть, то от этого яда он не умрет. Не дать ли мне ему заветное снадобье?» Растер я подвеску царицы, матери Гварджаспа, развел в воде и влил царевичу в рот. Стал он теплее, сердце забилось чаще, застонал он горько. Спросил я, что у него болит и почему он стонет. Ответил он: «Не видишь разве — сердце мое разорвалось! Неужто не можешь мне помочь?» А чем я мог ему помочь? Давал понемногу испить того снадобья и богу молился. Но не становилось царевичу лучше.
Так миновало три дня. Плакал я, сидя над своим повелителем, он же лежал на спине и ничего не слышал. Решил я тогда дать ему снадобье, полученное от змея. От первого глотка заметался он, как безумный, а от второго лишился чувств и похолодел. Я горько плакал и проклинал себя. И решился дать ему третий глоток. Через некоторое время Гварджасп вздрогнул, изо рта его выползло пять настоящих змей. Тот, кто не видел всего этого сам, не поверит в то, что с ним произошло.
Привстал царевич, провел рукой по глазам, огляделся по сторонам и проговорил: «Что это случилось со мной? Разве не только что я был в царском дворце, передо мной сидела красавица и мы веселились?! Неужто я так опьянел, что не заметил, как оттуда ушел, а сам обессилел так, будто проболел целый год?» Рассказал я ему обо всем, показал тех змей. Попросил он: «Дай мне еще какого-нибудь зелья, может, полегчает мне. Ничего не поделаешь, от судьбы своей не уйдешь! Такова, значит, моя доля».
Растворил я остаток снадобья, дал ему выпить, но в тот день Гварджасп не поднялся с ложа. Тайком приходили лазутчики, спрашивали, жив ли он еще. На пятый день встал царевич, оделся и вышел из своей опочивальни. Созвал он визирей и вельмож, показал им змей и спросил: «В чем провинился я пред вашим государем, за что хотел он отравить меня? Ничего дурного я не делал, кроме того, что из дружелюбия к нему самому и из любви к его дочери покинул своих родителей и бежал из родных краев. Целый год я сражался с чудищами, угрожавшими ему. Если угодно было ему отомстить за их гибель, отчего не сказал мне об этом прямо или отчего не отпустил меня в мое царство?! Я здесь один, а вас — целое царство, неужто не справились бы вы со мною? К лицу ли государю отрава? Сказали бы прямо, что дэв или змей больше подходит вам в зятья, чем я, ибо колдун колдуна лучше понимает, тогда не стал бы я добиваться вашей царевны. Вы хотели моей смерти, но господь спас меня от ваших козней, вы еще заплатите за то, что хотели меня отравить, а ныне не желаю я дочери вашей, а вас видеть и вовсе не хочу!»
Передали слова Гварджаспа северному царю. Тот стал попрекать свою жену: «Зачем ты это сделала? Чем он тебе не понравился? Он дэвов и драконов одолел, чем же могло ему повредить твое колдовство? Осрамила ты себя и свою дочь. Я не знаю, как ему ответить, а воевать с ним не могу. Ты и твоя дочь отвечайте ему сами!»
На это молвила царица: «Женщины вашего рода все неудачливые, их невежество никогда не приносило им добра. Он, как увидел ее, голову потерял. При чем же тут я? Мне ничего другого не оставалось, как дать ему выпить немного отравы. Убивать я его не собиралась, только хотела немного успокоить».
Делать было нечего! Послал царь вельмож с извинениями: «В случившемся я не повинен. Тебе и самому ведомо: женщины неразумны, дочь моя по молодости испугалась, когда ты руку порезал, а матушку ее дьявол попутал — не гневайся на нас, смерти твоей она не желала!»
Ответил Гварджасп: «Если небольшого пореза они так испугались, то что было бы с ними, если бы видели они те раны, что я получил в дороге, сражаясь со всякой нечистью! Почему же не пришлось им по вкусу мое мужество и пренебрежение к боли? Ведь если бы я кричал: «Помогите!» — проявил бы слабость, свойственную лишь женщинам».