Рыболовы
Шрифт:
Охотникъ грузно опустился на пень.
— Ужъ само собой у насъ здсь господская охота больше для проминажу, — сказалъ мужикъ. — Первое дло для проминажу, а второе, чтобъ выпить и закусить на легкомъ воздух. Вотъ-съ грибъ. Пожалуйте… Все-таки не съ пустымъ яхташемъ. Теперь четыре гриба будетъ.
— Я думаю, братъ Спиридонъ, сейчасъ выпить и закусить.
— Самое любезное дло, сударь. Выпейте — сейчасъ вамъ и силы поддастъ. Отдохнете на пенечк, ружьецо мн передадите, чтобы не тяжело вамъ было идти, и побредемъ мы тихимъ манеромъ къ выводочкамъ-то.
— Да есть-ли выводочки-то? Можетъ ты врешь? Трезоръ!
Породистый сетеръ съ высунутымъ языкомъ и въ дорогомъ ошейник, тяжело дыша, опустился у ногъ охотника. Охотникъ передвинулъ изъ-за спины фляжку, оплетенную камышемъ и сталъ отвинчивать отъ нея стаканчикъ. Потомъ онъ досталъ изъ кармана куртки сверточекъ въ бумаг и развернулъ изъ нея три бутерброда. Мужиченко стоялъ передъ нимъ, улыбаясь, и говорилъ:
— И меня, егеря, ваша милость, не забудьте.
— Выпить дамъ, но закуски у меня мало.
— Закуски мн, ваше благородіе, не надо. Я такъ… А то травкой… Вонъ щавель растетъ. Кисленькимъ куда пріятно…
— Въ самомъ дл щавелемъ хорошо закусить. Давай и мн щавелю, — сказалъ охотникъ.
— Щавель первое дло. Пожалуйте… Полковника Кожухова изволите знать?.. Всегда щавелемъ закусываютъ. Прекрасный баринъ, такой баринъ, что поискать да и поискать. И всякій разъ, какъ ли охоту прідетъ — новая водка и самая что ни на есть особенная. То полынная, то на березовыхъ почкахъ, а нынче вотъ прізжалъ, такъ на персиковыхъ косточкахъ фляжку привезъ, Вкусъ — въ рай не надо, и вкусная превкусная.
Охотникъ выпилъ, крякнулъ и сталъ жевать листокъ щавеля.
— А вдь щавель-то въ самомъ дл хорошая закуска, — произнесъ онъ.
— Первое дло, ваша милость. Теперича ежели кто изъ охотниковъ лишнее переложитъ и кого мутитъ — первое дло щавель. Я ужъ такъ щавельку листики и подаю. Сельтерской воды въ лсу нтъ, капель тоже никакихъ нтъ — чмъ господина выпользовать? Сейчасъ щавель.
— Пей.
Охотникъ подалъ мужику стаканчикъ. Тотъ, еще не пивши, облизнулся.
— Желаю здравствовать, ваше высокоблагородіе. Дай Богъ вамъ на многія лта всего хорошаго, — поклонился онъ и медленно выпилъ стаканчикъ. — Ухъ, зажгло! И что это у господъ всегда за водка такая чудесная, да крпкая! Вотъ бы у насъ въ кабак такую продавали, а то вдь воду, одну воду, чтобъ имъ ни дна, ни покрышки, даютъ, дьяволы.
— Такой крпкой водки и въ дорогихъ ресторанахъ не держатъ. У меня къ каждой настойк спиртъ очищенный прибавляется. Ты знаешь-ли какая тутъ крпость?
— Да какъ не знать, сударь. Сейчасъ слышно. Это у васъ настой-то какой?
— Листовый. На черносмородиновомъ молотомъ лист.
— Садъ, совсмъ фруктовый садъ во рту, — умилялся мужикъ.
Охотникъ сълъ бутербродъ. Мужикъ, побродивъ около деревьевъ на полянк, принесъ еще грибъ.
— Это, сударь, хоть и сырошка, а грибъ хорошій. Возьмите и его, — сказалъ онъ, умильно взглянулъ на охотника и спросилъ:- Повторили по стаканчику-то?
— Думаю, не довольно-ли? Стаканчикъ довольно большой.
— Хромать будете объ одномъ стаканчик, ваша милость. Нехорошо.
— Ты думаешь?
— А то какъ-же? Меньше двухъ охотники на привал никогда и не пьютъ.
— Ну, будь по твоему.
— Егеря не забудьте, ваша милость. Егерь вамъ услужитъ. Вотъ-съ пожалуйте щавелій листочекъ на закуску.
Опять послдовала выпивка. Охотникъ сълъ три бутерброда и сталъ позвывать.
— Ты говоришь, версты дв до тетеревиныхъ-то выводковъ? — спросилъ онъ.
— Да пожалуй и больше будетъ, — отвчалъ мужикъ.
— Гмъ… Чортъ возьми, какъ здсь все далеко. Да есть-ли еще выводки-то?
— Есть, есть. Насчетъ этого будьте покойны. Помилуйте, вдь мы для господъ ихъ разыскиваемъ.
— Да можетъ быть ты съ пьяныхъ глазъ ихъ видлъ?
— Господи! Да что вы за невроятный человкъ такой! Трезве вотъ этого гриба я былъ. Пожалуйте грибокъ… Положите въ сумочку. Это ужъ красненькій будетъ.
— Грибовъ много, а птицы нтъ, — звнулъ охотникъ, пряча грибъ въ яхташъ. — А что ежели теперь обратно, на деревню, въ охотничью избу идти, ближе это будетъ, чмъ до твоихъ тетеревиныхъ выводковъ?
— Ближе, ваша милость, какъ возможно.
— Ну, а по моему разсчету, мы ужъ версты три прошли, а то и больше. Знаешь что? Не пойду я на выводковъ сейчасъ, а пойду посл обда. Пообдаю, посплю — и пойду. На телг туда можно прохать?
— Можно, можно, сударь. Съ полверсты разв что пшкомъ идти придется.
— Ну, такъ вотъ ты мн и телжку подряди, а теперь домой.
— Въ лучшемъ вид подряжу, ваша милость. Идемъ.
Охотникъ поднялся съ пня.
— Пожалуйте мн ваше ружьецо-то. Чего его вамъ таскать! Пойдете вы полегоньку, будете грибки собирать.
— Да, да… Хорошо бы къ обду грибовъ двадцать набрать на жаркое. Хозяйка бы сжарила мн ихъ.
— Наберемъ-съ, въ лучшемъ вид наберемъ. Супруг въ подарокъ еще свезете — вотъ сколько наберемъ. Теперь грибовъ много. Вотъ грибъ-съ… Да и какой большущій и ядреный!
Охотникъ и егерь возвращались въ деревню.
Дождикъ захватилъ
Хруститъ валежникъ подъ ногами, шелеститъ желтый опавшій листъ, посвистываетъ втеръ между березовою и осиновою порослью. Пни, пни, гніющіе и поросшіе мохомъ пни безъ конца. Холодно, сыро. Сентябрь на исход. Солнце то проглянетъ на минуту изъ-за тучъ, то опять скроется. Впереди бжитъ охотничья собака, останавливается и нюхаетъ воздухъ; понюхаетъ и опять побжитъ. Сзади слдуетъ баринъ въ охотничьемъ костюм. Все на немъ новое, казовое, хорошее. Прелестная двустволка виситъ на плеч, у бедра пустой яхташъ и неизбжная франтовская фляжка съ привинченнымъ къ ея горлышку серебрянымъ стаканчикомъ. Рядомъ съ бариномъ идетъ красноносый гунявый мужиченко — егерь Панкратъ съ тульскимъ ружьемъ на плеч. На голов у него замасленный картузъ съ разорваннымъ пополамъ козырькомъ. Одтъ мужиченко въ какую-то рваную женскую кофту, опоясанную ремнемъ, изъ которой мстами видна вата. Панкратъ полупьянъ, ступаетъ стоптанными сапоженками нетвердо и говоритъ безъ умолку, сообщая барину разныя новости.
— А вчера вотъ тоже случай… Не думали и не гадали… Да и никогда этого у насъ въ нашей округ и не было. У Кокорихи въ усадьб флагъ украли, — говорилъ онъ. — Кокорихину усадьбу знаете — такъ вотъ у ней. Вчера ихъ работникъ въ Сережинскомъ кабак сказывалъ. Пришли, сняли съ мачты и увели. Ни въ жизнь у насъ этого не случалось, чтобъ у своихъ воровать. Чужихъ обворуютъ — это точно, а чтобы своихъ — ни Боже мой. И куда имъ флагъ? Впрочемъ, и то сказать: на кушакъ годится. Дозвольте, Алексй Павлычъ, папиросочку закурить.