Рыболовы

Лейкин Николай Александрович

Охотникъ отвинтилъ стаканчикъ отъ горлышка франтовской фляжки, налилъ себ, выпилъ, опять налилъ и, подавая стаканчикъ егерю, сказалъ:

— На-ка… Подкрпись.

Егерь покачалъ головой и отвчалъ:

— Увольте-съ… Не потребляю.

— Какъ? Егерь, при охотничьемъ дом живешь и не пьешь! — воскликнулъ съ удивленіемъ охотникъ.

— Мн выпить такой стаканчикъ, ваша милость, такъ ужъ посл него море водки подавай — вотъ я и крплюсь. Я съ зарокомъ. Не пью и не надо. Выпью — море подавай.

— Это вдь нехорошо. Зачмъ такъ? А ты пей умренно.

— Я, ваше высокоблагородіе, испорченъ. Меня теща покойница испортила, умирая заклятіе не сняла — и вотъ я мученикъ. Не пью — и не

надо. Но разъ въ годъ, передъ зимнимъ Николой, начинаетъ меня сосать подъ сердцемъ и просить водки. И ужъ тутъ меня запирай… — разсказывалъ егерь. — Своей воли не имю, но ежели взаперти выдержать день десять — спасенъ. Ругаться буду, просить, умолять, чтобы вина дали, но не дадутъ — спасенъ. Третьяго года меня такъ хранили и все обошлось благополучно, а вотъ въ прошломъ году не доглядли — и я все съ себя спустилъ. Дв недли безъ просыпу… А потомъ какъ начало отворачивать и виднія начались. Больше мсяца я прохворалъ и голъ какъ соколъ остался.

— Неужели это болзнь? — спросилъ охотникъ, уписывая за об щеки бутерброды. — Мн кажется, это недостатокъ характера.

— Болзнь-съ, ваше благородіе. Во мн жаба сидитъ. Она и сосетъ и проситъ проклятаго винища.

— Ну, полно, что ты!

— Хотите врьте, хотите не врьте, а я ужъ седьмой десятокъ лтъ живу. Мн врать не приходится.

— Ты хоть съшь что-нибудь, — предложилъ егерю охотникъ.

— Икорки съ булочкой позвольте. Икру обожаю.

Охотникъ далъ ему бутербродъ съ икрой. Егерь лъ.

— Все-то у васъ новое, все-то у васъ хорошее, — любовался онъ на костюмъ охотника и на охотничьи принадлежности.

— Да… Слишкомъ восемьсотъ рублей мн стоило обрядить себя охотникомъ, — сказалъ охотникъ. — Какъ докторъ посовтовалъ заняться охотой, такъ я сейчасъ все себ и пріобрлъ.

— Много денегъ, много… — покачалъ головой егерь.

— Ты мн потомъ покажи какое-нибудь болотце на обратномъ пути. Мн хочется по немъ пройти, чтобы сапоги охотничьи замочить. Надо ихъ попробовать въ вод.

— Это, ваша милость, сколько угодно, — далъ отвтъ егерь.

Охотникъ лъ.

III.

— шь, Холодновъ, шь. Хочешь итальянской ветчины? Прелестная вещь, — предлагалъ охотникъ егерю. — Жаль только, что теб водки нельзя пить. А водка — отличная. Она аппетитъ придаетъ.

— Ветчинки позвольте, — отвчалъ егерь. — Люблю я эту ветчину. Медвжій окорокъ она напоминаетъ.

— А ты лъ медвжину?

— Я-то? Гм… А вы спросите, чего я не лъ. Я вс господскія закуски знаю. Весь вкъ съ казачковъ около господъ, да чтобы не сть! А что насчетъ медвжины, то у моего стараго барина, господина Расколова, эта медвжатина-то ее переводилась. До сотни медвдей онъ въ тридцать-то лтъ уложилъ, дай Богъ ему царство небесное. Какъ медвдя, бывало, обойдемъ — сейчасъ гостей созывать на охоту. Ну, и прідутъ сейчасъ охотники. Прідутъ изъ узда господа помщики, прідутъ изъ Питера. Да не какіе-нибудь охотники изъ купцовъ или еще хуже изъ приказчиковъ, какъ вонъ къ намъ въ охотничій домъ здятъ.

— Однако, какъ ты золъ на купцовъ да на приказчиковъ… — перебилъ егеря охотникъ.

— Не дло имъ, ваша милость, охотой заниматься. Охота — занятіе барственное. А коли ты купецъ или приказчикъ — ты и торгуй въ лавк. Вотъ твое положеніе… а не охотой заниматься. Такъ вотъ я и говорю… Какъ медвдя обойдемъ — надутъ гости, и все въ генеральскомъ чин. Опять-же князья, графы… Вотъ эдакимъ господамъ служить пріятно. На охоту выдемъ и кухня съ нами. Повара ножами стучатъ, лакеи бгаютъ, пробки хлопаютъ — весело. Ну, и уложутъ медвдя. Уложутъ — пиръ горой. Гости дня три-четыре живутъ и все пиры, пиры. Хлбосолъ былъ, царство небесное — ой, какой хлбосолъ! Теперь такихъ и не осталось. Вина, бывало, выпьютъ — страсть! И все вино дорогое. Съ медвдя шкуру долой, окорока солить и коптить. Выкоптятъ окорока — опять сзываютъ гостей со всхъ волостей на медвжьи окорока. И опять пиръ. А на зайцевъ ежели, то бывали, ваша милость, облавы, что по сотн зайцевъ укладывали, право-слово. Вотъ это охота! А теперь какая охота! Срамъ. Да и охотники-то… Нешто есть у теперешнихъ охотниковъ какое-нибудь пристрастіе?

— Ты это въ мой огородъ шарики-то кидаешь, — замтилъ охотникъ.

— Вообще, говорю, сударь. Конечно-же нон во всемъ умаленіе… — отвчалъ егерь и продолжалъ:- Такъ вотъ насчетъ медвдей-то… Шкуру долой — и сейчасъ пошлютъ въ Петербургъ чучелу изъ нея набивать, а набьютъ — сію минуту этого медвдя въ галдарею. Такъ онъ въ галдаре и стоитъ. Цлая стеклянная галдарея была въ барскомъ дом — и до сторонамъ все медвди. Который медвдь на заднихъ лапахъ и съ дубиной, который подносъ держитъ и на немъ графинъ и рюмки, который вшалку въ зубахъ… А который медвдь на четырехъ ногахъ стоитъ — это значитъ диванъ. И диваны, и кресла изъ медвдей были подланы. Медвдь и въ вид ковра лежитъ. И вдь какъ живые стоятъ и лежатъ… И на каждомъ медвд ярлыкъ: убитъ такого-то года, такого-то числа. Вс съ ярлыками. Такъ эта галдарея у насъ и звалась: медвжья галдарея. Нарочно на этихъ самыхъ медвдей прізжали гости изъ Питера любоваться. Самъ это, дай ему Богъ царство небесное, ходитъ съ гостями, показываетъ и про каждаго медвдя исторію разсказываетъ. Хорошій былъ господинъ!

— А на лосей была у васъ охота?

— На лосей? До безконечности. Лосей гибель къ намъ забгала. Помилуйте, пятнадцать тысячъ однихъ лсныхъ десятинъ у насъ было. Лосю есть гд разгуляться, — разсказывалъ егерь. — Изъ лосиныхъ головъ тоже чучелы и на стну… А лисы, такъ изъ тхъ ковры длали и при кабинет была цлая комната, гд стны и потолокъ лисьими коврами увшаны. А ужъ какъ мн-то у него хорошо жить было! Посл каждой охоты съ гостями такъ ужъ и считай, что у тебя тридцать, сорокъ рублей въ карман, а то и пятьдесятъ. Господа настоящіе, щедрые и вс егерю въ руку. «На теб, Холодновъ, на теб».

— И куда-жъ эти вс медвди и лосиныя головы двались? — поинтересовался охотникъ.

— Да будемъ такъ говорить, что безъ пути погибли. Все моль пола. Какъ только господинъ Расколовъ ослабли насчетъ капиталовъ — сейчасъ махнули на все рукой и за границу съ горести ухали. А тутъ сейчасъ судебный приставъ: все описали, везд печати приложили, заперли. Прислуги никакой… Прислуга вся разбжалась. Оставили приказчика и сторожа. Приказчикъ боялся и дотронуться-то до всего этого, потому казенныя печати. А сторожъ — что ему! Сторожъ обязанъ на караул быть. Такъ все моль и съла. Потомъ какъ начали все это продавать съ аукціона — никто ничего не даетъ. Переоцнка. Опять стоитъ. Опять все моль стъ. Наконецъ глбовскій кабатчикъ купилъ штукъ шесть медвдей — диванъ да кресла и выкроилъ себ изъ нихъ шубу. А за остальныхъ никто ничего не далъ, потому нельзя даже было шапки изъ нихъ выкроить — до того моль подъла. Вина вдь, сударь, что въ погребахъ было, такъ просто страсть! Призови полкъ солдатъ, напусти на погребъ — вс пьяны будутъ — вотъ сколько.

— Ну, а вино куда длось?

— А тутъ ужъ грхъ… Пока переписывали, вс пили, а переписывали больше недли. Сидятъ, переписываютъ, да, и что ты хочешь! Евонный поваръ потомъ остатки на аукціон купилъ, но вина было уже самая малость. Ему и порожнія бутылки потомъ достались. Тысячъ десять порожнихъ бутылокъ было. Поваръ этотъ… Гордй Ивановичъ звать… поваръ этотъ потомъ ресторанъ и гостинницу гд-то въ провинціи открылъ, потомъ спился и умеръ.

— А собаки? Куда собаки длись? — допрашивалъ охотникъ.