Рыбья кровь
Шрифт:
– Ты же сам говорил, что гонцы бывают важней целых сотен бойников. Ну что ты, как старый дед, ничего не понимаешь?
А может, и в самом деле я уже отстаю в чем-то от них, с тревогой думал Дарник.
Лисич, набивая склады войскового дворища провизией, одеждой, сапогами и другими припасами, принялся все это тщательно записывать, и теперь каждый день приставал к князю, чтобы тот заранее давал ему список всех войсковых перемещений.
– Это у вас, у военных вожаков, мысли только о гридях и их оружии, а о том, чтобы и
Тишайший староста Охлоп, получивший от Дарника еще перед отъездом звание княжеского посадника, вовсю лютовал в торговых и ремесленных рядах, не давая никому отступать от принятых товарных мер и весов. Другой его страстью стала пожарная безопасность. Целый день по Городцу и Посаду разъезжала телега-водовозка, и горе было тем хозяевам, к чьему двору она не могла свободно подъехать. А получить у него согласие на дополнительную деревянную постройку в собственном дворе вообще было невозможно.
Как ни странно, за минувшую зиму меньше всего проявил себя Фемел. Без присутствия князя он был мало заметен липовцам. Ну, учил детей, ну, торговал княжескими товарами, ну, осторожно давал деньги в рост надежным торговцам. Русско-словенский город по-прежнему отказывался принимать его как своего человека.
Не меньшее разочарование ждало Дарника и с наложницами. То ли Друя была причиной, то ли мысли о младшей дочери князя Рогана, но встречи с ними уже не приносили ему той радости, какая бывала раньше после продолжительной разлуки. Если в тиунах его удручало их сильное преображение, то с наложницами, наоборот, отсутствие каких-либо перемен. Каждая из них с охотой говорила ему нежные слова и ласкалась своим самым проверенным способом – но каким же это выглядело несносным повторением всего давно знакомого!
Душевная смута князя не осталась незамеченной наблюдательным ромеем.
– Все дело в возрасте, – однажды совершенно неожиданно заговорил он. – Начальный период твоей юности, когда ты жадно, без разбора впитывал в себя все внешние впечатления, подошел к концу, на смену приходит первая искушенность, когда надо смириться, понять, что не все в жизни зависит только от твоих слов и поступков, что есть нечто такое, с чем ты справиться не можешь, – нрав других людей. Что с ними ни делай, они всегда будут развиваться по-своему.
– Смириться и ничего с этим не делать? – уточнил Дарник, готовый ринуться в словесный поединок.
– Я бы на твоем месте поступил проще, – спокойно продолжал Фемел. – Представь себе всех своих помощников в виде вожаков муравейника, которые усиленно ползают и командуют, но при этом никогда не могут увидеть весь муравейник в целом. А ты муравей, который умеет летать и, взлетев на дерево, способен увидеть не только сам муравейник, но и какое место он занимает в необъятном человеческом лесу.
Такое сравнение ужасно понравилось Маланкиному сыну.
– А ты этот муравейник увидеть
– Тоже не могу, иначе не ты, а я был бы липовским князем, – отозвался главный дворский.
Размышляя над сказанным, Дарник пришел к выводу, что ромей абсолютно прав. Князю вовсе не надо беспокоиться, что кто-то в мелочах может разбираться лучше него, зато никто не знает, что их самих ждет через год или два. И это их будущее находится полностью в его княжеских руках.
За доказательствами такого умозаключения долго ходить не пришлось. На складах войскового дворища, отданных под темницу, к возвращению Рыбьей Крови сидело больше тридцати убийц, насильников и грабителей купеческих караванов, ожидающих княжеского суда. Фемел в соответствии с передовой ромейской законностью советовал их ослепить, оскопить или, на худой конец, вырвать у них ноздри и языки. Простое изгнание годилось для людей семейных и зажиточных, но таких среди сидельцев не было. Долговременное заточение вело к ненужным расходам, да и то сказать, места для новых преступников уже не оставалось.
– Значит, держать долго нельзя, отпускать тоже, виру платить невозможно, а казнить слишком жестоко? – подвел Дарник итог на фалерном совете и велел всем заключенным бросить жребий: одна метка отправляла преступника на виселицу, другая – на свободу. И в темницах на два заключенных стало меньше. Никто, в том числе и сами преступники, и их жертвы, не перечил. Против покорности князю еще можно было возражать, против покорности судьбе – нет. И слава о редкой справедливости дарникского суда быстро облетела русские княжества.
Всю дорогу от Корояка до Липова мысль об управлении Перегудом не давала Дарнику покоя. Регулярные торговые караваны были хороши, но подлежали досмотру рогановских гридей. А что, если найти другой путь в Перегуд, думал он, и как только вешние воды пошли на убыль, занялся снаряжением разведывательного отряда. На булгарской карте исток Липы лежал далеко на севере, параллельно течению Танаиса. Но наверняка и там, и там имелись малые притоки, которые могли совсем близко подходить друг к другу. Это Дарник и собирался проверить. Сотские, узнав о его намерении, сильно забеспокоились.
– А как же военный поход? – вопрошал Борть, размахивая толстыми руками. – Через неделю начнет уже ополчение собираться.
– Как в прошлом году, – отвечал Рыбья Кровь. – Разводите по ватагам и сотням и месяц их нещадно гоняйте. А тогда и я вернусь.
Для разведывательного похода князь выбрал две двадцативесельные ладьи, сорок гребцов и две ватаги арсов. Вооружились как обычно, лишь с дополнительным запасом стрел, сулиц, метательных дисков и плюмбатумов, железных орехов и яблок для четырех камнеметов. Захвачены были чугунные детали для печей и множество железных петель для дверей и ставень – Дарник собирался заложить парочку опорных сторожевых веж.