Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 3

Наконец-то хорошая новость. Прибыл новый легат, по имени Пьетро ди Беневенто, по-нашему — Пейре де Беневен. Приехал он мириться, защитить нас именем Папы от Монфора.

И еще одна хорошая новость упала на нас той зимою, после Крещения 1214-го года. Я узнал ее от известного трубадура по имени Гаусберт Рыжий, которого я застал после бесплодных шатаний по городу у нас дома. Гаусберт грелся у огня, тренькая струнами, и с ним были еще трубадуры из знакомых, все они гомонили, запивая радость разбавленным вином, звенел голосок Аймы. Что случилось, спросил я удивленно, сбрасывая у двери принесенные мною колотые дрова. Что-то доброе, как я погляжу?

Уж такое доброе, давно подобного не было, заливаясь смехом, отозвался Гаусберт и встал мне навстречу. Ты, парень, ведь тоже песни пишешь? Готовься самую лучшую, самую веселую

Я не понимал, хотя уже начал загодя улыбаться. Причин для улыбок последнее время было так мало, что даже малейшая таковая принималась всеми с восторгом.

— Что за грешник? Что случилось?

— Новости вернейшие, от папеньки, — поспешно тараторила Айма, встречая меня и беря за обе руки. Вина у присутствующих было всего ничего, однако выглядели они все пьяными донельзя. — Наш добрый граф сегодня же едет в Монтобан! Может, уехал уже! Хочет лично его судить, расплатиться с ним за Мюрет и за прочее!

— Он еще умоется слезами, — каркал из угла неизменный участник посиделок, дядюшка Мартен. Молодые-то умирали, а этот старый пень жил и не думал меняться ни внешностью, ни повадками. — Отольются ему наши напасти!

Неужели Монфор, подпрыгнуло мое сердце. Не может быть, конечно же; ведь Монфор — дьявол, а не человек, его невозможно одолеть, взять в плен, судить… безнадежные мечты! Но ведь… если так… Это значило бы — конец войне! Я жадно водил глазами по раскрасневшимся от печи, радостным лицам.

— Да кто он-то? Кто?

— Как кто? Сказали же! Бодуэн предатель!

— Что?!..

— Графский брат, то есть бывший брат… Взят в плен, ждет в Монтобанской темнице только графского приезда… Бодуэн предатель, Бодуэн…

Я не слышал, что было дальше. Я упал на пол, потеряв слух и зрение, а очнулся уже в полной темноте, в постели.

— Совсем заболел от радости, — сказал над ухом голос трубадура по прозвищу Багуас, Продажный Любимчик. — И немудрено. Я сам едва с ног не свалился, когда услыхал.

Я хотел встать — но закружилась голова, как от потери крови. Я поспешно зажмурил глаза, чтобы не заплакать. Никто не должен был знать, что мне… Господи, как ужасно горько!

В постели в лихорадке я провел куда больше времени, чем ожидал — и чем ожидала вся моя семья. И Сретение лежа встретил.

В городе Монтобан в середине серого и почти бесснежного февраля рыцарь Бодуэн ожидал своей смерти.

Он был уверен, что его убьют — либо позорно, либо очень мучительно, или и то и другое сразу — как Мартина д-Альге, которого отлучили от рыцарства, вымазали грязью его щит, сперва протащили привязанного к конскому хвосту по всему Бирону, а потом вздернули его останки на виселице. Бодуэн понял, что все будет так, еще когда на него напали: похоже, тогда он единственный раз в жизни доставил окситанским рыцарям радость. Случилось это в холодную ночь с четверга на пятницу, когда его схватили в замке Ольм.

Теперь, глядя со стороны, слегка просветленный голоданием, Бодуэн мог бы искренне смеяться над нелепостью ситуации. Ведь его взяли, можно сказать, тепленьким, вытащили из постели — когда поднялся шум, Бодуэн вскочил, не успев даже обуться. Пока они с Гильемом де Контре помогали друг другу влезть в кольчуги — к ним стали ломиться в дверь спальни. Так и повязали Бодуэна — в кольчуге поверх кальсон, босого и встрепанного, с еще стоявшим в глазах недоснившимся сном. То-то позор — быть плененным без боя, то-то будет радости уцелевшим трубадурам, чтобы воспевать новые голоштанные Gesta ненавистного графского брата… И все потому, что Арман де Монланар, добрый и верный Арман де Монланар, керсийский вассал, один из первых присягнувших «Графу Бодуэну» по доброй воле и без принуждения еще в Брюникеле, ночью по той же самой доброй воле открыл ворота замка перед Ратье де Кастельно и его головорезами. Вот такие вассалы у графа Бодуэна, других, видно, не заслужил.

А неплохой заговор состряпали, думал Бодуэн, развлекая себя единственной игрой, доступной в замковой темнице Монтобана: он катал шарики из принесенного ему хлеба и строил из них подобье крепостной стены. Потом крепость надоела ему, он скатал маленькие шарики в одну лепешку и стал прилаживать на ней виселицу, строя ее из соломинок собственной подстилки. На руках и ногах Бодуэна — а как же без этого — позвякивали цепи, но подстилка была довольно толстая, и два шерстяных одеяла пожаловали бедному зимнему узнику в добавление к теплой одежде. Бодуэна не желали уморить до приезда его брата Раймона, наоборот — намеревались хранить в целости и сохранности. Можно сказать, ни разу сильно не ударили после захвата. С едой тоже было неплохо — кроме хлеба, приносили теплый густой суп из солонины, даже разбавленное вино. Вино Бодуэн с удовольствием выпивал, но к еде последние трое суток не притрагивался: он знал, что его со дня на день должны повесить — и не желал опрохвостить перед народом — своим, черт подери, народом — гордый образ «Бодуэна предателя», разукрасив своим дерьмом эшафот. Он сам не раз видел повешения и отлично помнил, что когда человек взлетает в петле, дрыгая ногами, штаны его стремительно тяжелеют от выскочивших наружу испражнений. Довольно будет радости врагам, если Бодуэн просто намочит штаны: не пить он не мог себя заставить.

Неплохой заговор… Как радостно встречали земли Керси своего нового сеньора! В честь графа Бодуэна, приехавшего вступать в права владения, отслужили роскошную благодарственную мессу в Коссаде, со звоном колоколов. В Ольме, куда они с Гильемом де Контре и свитой человек в пятнадцать прибыли пьяные, замерзшие и усталые, их встречали как долгожданную родню. Старый катар сеньор д'Ольм, — раскаявшийся, конечно, все они тут раскаявшиеся — разворотил ради дорогих гостей свою кладовую, ища, чем бы их угостить, и готов был собственноручно уложить Бодуэну в постель единственную дочку, черноглазую, страшно напуганную девицу лет семнадцати. На простом лице ее написалось такое явственное облегчение при Бодуэновом отказе от подарочка, что он даже рассмеялся. И не удержался — ущипнул бедняжку за худую руку, не из похоти ущипнул (какая там похоть), а чтобы посмотреть, как она испугается. Подмигнул ей нарочито весело — а что, разве я хуже моего брата Раймона, перед которым готова задрать юбку каждая вторая? Что для тебя было бы переспать со мной, маленькая патриотка, — скотоложство? Или исполнение дочернего горестного долга?

В общем, развеселился Бодуэн. Так, веселый, и завалился в постель — вместо Ольмской девицы целомудренно разделив ее с франком Гильемом, тем самым, что командовал одним из флангов кавалерии при Мюрете — и уснул стремительно, пьяным спокойным сном. Кто ж знал, что сон будет прерван именно так… Что за ним всю дорогу от Коссада следовала целая маленькая армия во главе с файдитом из Кастельно, который коротал время в Мон-Леонарде, замке в часе езды от Ольма, ожидая добрых вестей от хозяина замка. Мол, Бодуэн ложится спать, и тех, кто с ним, не так уж много, и их удалось разместить на постой по отдельным домам. А ведь долго молодчик Ратье и его парни следовали за ним по пятам, как верный эскорт, ожидая такого случая… Ради любимого граф-Раймона старался, да и ради себя самого. Ни одного из своих людей Бодуэн больше никогда не видел. С ним-то оставалось только двое: рыцарь Гильем да еще один Гильем, наваррский священничишка, Бодуэнов, можно сказать, капеллан, горделиво называвший себя «мэтром» и воспевавший Бодуэна в поистине чудовищных стихах… А жаль клирика — давно ли он радовался, что стал брюникельским каноником, давно ли он строил магические геомансийные таблицы, дурацкие в своей необъяснимой сложности и несомненно предвещавшие гибель Тулузе и Монтобану и долгую жизнь обожаемому «графу»… И вот вам, пожалуйста — поддельный «граф» почти мертвец, сам мэтр валяется в рыцарской зале с разрубленной головой, прижимая к груди торбу со своими драгоценными заметками и стихами, а Монтобан все стоит и будет свидетелем замечательного повешения. Небольшой триумф достался тебе, братец Раймон, но в последнее время ты привык довольствоваться малым.

Бодуэн помнил, как один из рыцарей, пришедших его брать, сапогом перевернул маленький труп клирика Гильема, явственно пытавшегося удрать при первых звуках битвы, и подхватил из-под него намокшую от крови суму. Заглянул внутрь — какая-то дрянь, бумажки, стоит ли брать? — но все-таки прихватил, вдруг да пригодятся случайно, тоже ведь добыча… Прости-прощай, маленький клирик, не сумел тебя спасти твой дорогой покровитель. Многие и получше тебя умирали.

Также помнил Бодуэн искаженное лицо невысокого коренастого рыцаришки, который вразвалочку подошел к нему, усмехаясь криво, будто от боли. Это уже когда Бодуэн, повязанный, лежал лицом вверх в квадратной зале донжона, едва не плача от злости. Прихрамывая, рыцарь приблизился, по пути вытирая меч о полуголый труп Гильема де Контре, и остановился над Бодуэном, чья душа была «унижена до праха, и утроба прильнула к земле», как запомнилось из недавнего псалма отличное описание побежденного…