Рыцарь чужой мечты
Шрифт:
– Почему она это сделала?! – это первое, о чем она спросила, немного приходя в себя. – Почему?!
– Будем разбираться, – пообещал без особого энтузиазма Гришин и вздохнул. – Хотя… Если верить ее предсмертной записке…
– Она оставила записку?! Наташка оставила посмертную записку?!
– А как, по-вашему, мы ее нашли? Она написала записку, сунула ее в почтовый ящик тех соседей, что живут этажом выше. Это как раз те, что недавно переехали. Они ее оттуда вытащили, в смысле записку, прочли и сигнализировали. Мы приехали, вскрыли дверь, а там…
– Что она написала? И она ли ее написала? Понимаете… – Ирина обхватила голову руками. – Я потому так говорю, что… В этой семье с некоторых пор стали происходить странные вещи! Сначала от непонятной болезни умирает их маленький сын. Умирает на руках у любовницы мужа Наташи. Мохова Светлана… Она в ту ночь дежурила в больнице. Она врач. И Наташка всегда ее обвиняла в смерти Степки. Даже проводила какое-то расследование и узнала вроде, что у Моховой в ее врачебной практике уже был смертельный исход с ребенком… Господи, что же я хотела сказать?..
– Вы не торопитесь, говорите по порядку.
Гришин Михаил Семенович уселся за кухонным столом ее друзей, как за своим собственным. Почти улегся на него, далеко перед собой разбросав сильные руки, поросшие рыжеватыми волосками. И смотрел на Ирину ободряюще, с отечески доброй улыбкой, как смотрят на полных дурочек. Смотрят, улыбаются, будто бы подначивают: говори, деточка, говори.
Но она-то дурочкой не была, она-то знала, что ему не с чего быть таким добрым.
Зол он! Зол и раздражен из-за нелепого самоубийства, с которым теперь придется возиться. Зол из-за того, что самоубийство это только на первый взгляд кажется банальным, а на второй и тем более на третий – ничего с ним не понятно. И подруга покойной вон лопочет невесть что.
– Покажите мне ее письмо! – вдруг потребовала Ирина, хватаясь за ополовиненный стакан с водой. – Пожалуйста, покажите! Я знаю ее почерк.
Он вздохнул и полез в тонкую папку, которую перед этим уложил на подоконник. Достал небольшой пластиковый мешочек, потряс им, сгоняя в угол бумажный листок, положил все это добро на стол и пододвинул к Ирине чуть ближе:
– Читайте.
Почерк был Наташкин, в этом сомнений не было. И Ирина тут же сказала об этом Гришину, но вот то, что она писала…
– Она совершенно сошла с ума, Михаил Семенович, – жалобно пискнула Ирина, прочтя записку раз десять, наверное. – Она не могла, понимаете! Не могла!
«Я не могу больше жить с тяжким грузом вины, – писала Наташа. – Сначала смерть сына, потом мужа. Я осталась совершенно одна. Мне не для кого и незачем жить, тем более что только я одна виновата в их гибели. Степку не углядела. Генку отравила. Простите меня все, если сможете».
– И Генка… Он умер внезапно, но от сердечного приступа и… Нет, это бред! Полный бред!
– Хорошо, хорошо, успокойтесь. – Гришин отеческим жестом похлопал ее по руке. – Идемте, Ирина. Вы же здесь часто бывали, знаете, что где лежит. Может, вещей каких не обнаружится.
Ирина ходила как заведенная, без конца натыкаясь на группу экспертов и следователей, обследующих квартиру ее друзей. Так было неприятно, что совершенно чужие незнакомые люди лазили по Наташкиным шкафам, рылись в ее одежде, наносили какую-то дрянь на полки и дверные ручки. Все истоптали, выпачкали, переворошили. Был ли в том смысл?! Ребят-то больше нет! Ушли один за другим, будто по чьему-то злому повелению.
– Так, так, так! А это что у нас такое?! – Гришин вертел в руках скомканный лист бумаги, выкатив его носком ботинка из-под стола. – Ага, ксерокопия завещания. В пользу гражданки Моховой… Так, так… Вот это номер! Ирина, взгляните-ка!
– Ой, я вас умоляю, Михаил Семенович! – отмахнулась она. – Прочтите сами! Что я сейчас способна увидеть? Что там?
– А тут весьма прелюбопытные вещи, скажу я вам, Ирина, – он удовлетворенно ухмыльнулся и прочел ей завещание от начала до конца. – Свою часть квартиры покойный Геннадий, оказывается, завещал своей даме сердца – Моховой Светлане Ивановне. Вы ведь про нее мне рассказывали, не так ли?
– Ну да, но как же так? – Ирина растерянно заморгала, переводя взгляд с Гришина на эксперта, застывшего со своей мохнатой метелкой над старинной вазой, которую Наташка особенно любила. – Как он мог? И почему вдруг завещание? Он же молод был, к чему все это? Чувствовал, что ли?.. Или это она его надоумила, эта блондинка? Ничего не понимаю! Гена – он же молод был и здоров!
– А умер от сердечного приступа? Непонятно, – тут же поспешил вставить Гришин.
– Ну… Я не знаю, насколько он здоров, это со слов Светланы Моховой он был здоровым, а сердце, может, и болело. Такое пережить, шутка ли!
– Ладно, разберемся, – сдался Гришин, приобщая копию завещания к делу. – А вам скажу, Ирина. Завещание составляют ведь не только потому, что пребывают в преклонном возрасте. А по разным всяким причинам. Подстраховаться, к примеру, хотят или еще чего. Гена ваш мог чувствовать скорый конец, а мог просто так, из вредности оставить все своей любовнице. Чтобы жена побесилась. Она могла узнать об этом и… Хотя нет, не выходит. Зачем ей его убивать, зная о завещании? Тем более о таком завещании! Знать о нем она, понятное дело, не могла, иначе не стала бы его травить.
– Да не травила она его! Что вы несете?! – закричала Ирина, не выдержав. – Как вы можете такое говорить о Наташе?!
– Это не я о ней, Ирина, а она сама так о себе заявляет. А вы не нервничайте, не нервничайте. Сходите на кухню, попейте еще водички. Нам еще есть о чем поговорить с вами.
Можно было бы и отпустить ее уже. Пускай бы ехала домой и там с головой погружалась в свое горе. А не отпускал! Из противного упрямства своего и вредности природной.
С чего это он должен здесь париться в квартире ее подруги в окружении серых лиц своих коллег, а она вдруг домой поедет? Еще чего! Пусть тут пока побудет, поговорит с ним. Дамочка молодая еще, очень хорошенькая. Наспех собиралась, наверное, напялила на себя не поймешь что.