Рыцарь чужой мечты
Шрифт:
– А зачем вы за три дня до его смерти ходили к нотариусу, Светик? Я вас случайно заметил, проезжал по переулку Зайцева мимо нотариальной конторы да и заметил. Что вы там делали, малышка? Жизнь его страховали или наследство оформляли в твою пользу?
– Отвали, Веня. – Светлана сдалась, перестав вырываться. – Все не так…
– А как? Расскажи, если есть время. Могу вечерком заглянуть на огонек. Так что расскажешь старому ухажеру, Светик?
– Ладно, черт с тобой. Буду молчать! Ни слова не скажу о тебе,
Ему-то она пообещала не давать хода страшному открытию, а потом всю ночь проплакала над этой лощеной бумажкой. Прижимала к груди любимый Генкин портрет и ревела белугой. Будто слезами можно было горю помочь.
Нет, оживить любимого она точно не сумеет, но вот наказать виновных в его смерти – его жену и близкую подругу – можно было бы попробовать. Только вот как?
Ответ на этот вопрос напрашивался сам собой. Нужно было пойти в милицию, написать заявление. Заставить сделать повторную экспертизу. Если потребуется, пускай будет проведена эксгумация, но…
Вот тут все и упиралось в железобетонную стену, сцементированную из тысячи «но». Она не родственница, не жена и не сестра погибшего. Никто ее заявления рассматривать не станет, тем более проводить эксгумацию. Все ее доводы и подозрения Наталья сумеет высмеять, тем более если узнает о том, что они с Геной успели сотворить в кабинете нотариуса. И именно по этой причине на саму Светлану смогут навешать всех собак, обвинив бог знает в чем.
Что она сумеет предпринять, где сможет найти союзника? Единственный человек, на которого рассчитывала, отказался наотрез. А за услугу проведенной незаконным путем экспертизы требовал оплаты. Уже несколько раз напрямую заявлял, не особо церемонясь в выражениях, что придет к ней на ночь.
Через неделю бессонных ночей и мучительных рабочих будней Светлана не выдержала и пошла к Наталье. Она не станет обвинять ее напрямую. Ограничится намеками. Интересно все же, как та себя поведет.
– Опа! Вот это народ ко мне повалил!
Вдова ее любимого ненаглядного Геночки высунулась на лестничную клетку практически голышом. Всей одежды на ней было: совершенно прозрачный черный пеньюар и какие-то немыслимые прозрачные панталоны. Наталья была слегка навеселе и явно страдала дома не в одиночку. Кто-то в глубине квартиры за ее спиной ходил и достаточно громко звенел стаканами на кухне.
– Чем могу служить, милая дама? К себе, извини, не приглашаю, ибо не одна. Так чего тебе, Света?
– Мне надо поговорить. Серьезно! – проговорила Мохова, хотя говорить с полуголой Генкиной вдовой, пьяно кривляющейся возле входной двери, было противно.
– О чем? Говори!
– Это серьезный разговор, – предупредила Светлана и сделала пробный шажок к порогу. – Не на лестнице же нам говорить.
– А в дом я тебя не пущу, сучка, – глумливо ухмыляющееся лицо Натальи перекосилось. – Тебе нечего делать в моем доме!
– Это ведь не только ваш дом, Наташа. Это ведь и дом вашего мужа. Не так ли?
– И что? Что с того? Мужа-то нет больше. Муж-то почил. И теперь я единовластно владею недвижимостью, оставленной мне в наследство и…
– Не единовластно, Наталья. Вы заблуждаетесь. Прочтите!
Она ведь не собиралась этого делать. Действительно не собиралась, во всяком случае, сегодня. Так, взяла копию на случай, если ей тут станут очень уж рьяно наступать на горло. И наступить-то толком никто не успел, а зло разобрало.
Почему?.. Почему эта дрянь, не успев похоронить мужа, уже таскает в дом мужиков?! Кто дал ей право вести себя так похабно? Эта квартира… Гена ведь надрывался, зарабатывал на нее, иногда отказывал себе в мелочах, которые любил. Все до рубля вкладывал в свою мечту о хорошем доме и семье. Ни семьи не стало, ни Гены, а эта пьяная дрянь еще глумится.
– У мужа ноги еще остыть не успели, а ты!.. – не выдержав, проговорила она вслух. – А ты сюда кобелей таскаешь, потаскуха!
– Что?
Наташа подняла на Светлану взгляд от листа бумаги, буквы на котором все выеживались и не хотели никак складываться в слова. Она уставилась на Мохову и какое-то время переваривала услышанное. Потом, побледнев до синевы, она просипела:
– Это я потаскуха?! Я?! Я не ослышалась?! Не ты – убившая моего сына и погубившая своей порочной любовью моего мужа – потаскуха, а я?!
И она пошла, не стесняясь своей наготы, прямо на Светлану, швырнув к ее ногам так и не прочтенную копию Генкиного завещания. Пошла, сжимая кулаки и на весь подъезд выкрикивая ругательства.
Надо было срочно бежать. Светлана запаниковала. К лифту не успеет. Вниз по лестнице не сможет, крупная фигура Натальи преградила ей дорогу. Оставался путь наверх. Там, с площадки следующего этажа, она может уехать лифтом. А то еще чего доброго эта фурия пустит в ход свои крепкие кулаки – и идти ей завтра на работу с синяком. Драться-то она не станет. Единственное, чего никак не смогла стерпеть, что очень сильно ранило и даже перекрывало все страхи возможной драки, это несправедливые обвинения.
Перескакивая через две ступеньки, она влетела наверх, нажала кнопку вызова лифта и, выглянув из-за угла шахты, крикнула замешкавшейся на лестничной клетке вдове:
– Я никого не убивала! Поняла, дура! Никого! Это ты убила своего мужа, а не я! Я теперь точно знаю, что Гену отравили! У меня есть заключение, что в его крови обнаружен яд! Это ты отравила его, гадина…
В лифт она прыгнула, не вошла. Судорожно поелозив по пластинке с кнопками ладонью, ткнула в кнопку первого этажа. Дождалась, пока дверцы закроются, и тогда только обессиленно привалилась к стене.