Рыцарь (др. издание)
Шрифт:
Сьер Ги, лицо которого сделалось и вовсе фиолетовым, зарычал, вскочил и устремился к компании школяров. Но успел, прежде чем встать, натянуть на правую руку латную рукавицу.
Не говоря ни слова, он выбил табуретку из-под одного из певцов, оказавшегося у него на пути, сшиб с ног другого и со всего маху обрушил кулак на деревянную столешницу. Столешница была мощной, основательной, сделанной, можно сказать, на века. Один человек её и поднять-то с трудом мог. Но кулак крестоносца, утяжелённый вдобавок металлической бронёй, оказался вещью ещё более основательной. Столешница треснула посередине, развалилась на две
Я недооценивал положение благородного рыцаря в этом мире.
— Вы, крысы чернильные! — заорал Ги де Эльбен. — Философы поганые! А ну пошли все отсюда вон!!!
Тут он пнул в живот школяра, пытавшегося подняться с пола, и перевернул второй столик, погребя под его содержимым ту часть весёлой компании, которая ещё оставалась на своих местах.
К моему удивлению, школяры и не думали огрызаться. И не дали сьеру Ги превратить их в бифштексы, выместив свою ярость.
— Есть только три сословия, существование которых определено Богом, — заявил он. — Это те, кто молятся, те, кто воюет, и эти… ну, те, которые пашут. А горожане, занимающиеся умничаньем и вольнодумством, — прыщи на заду цивилизации. Я так считаю.
Разошлись мы уже за полночь. Взяв с меня слово, что до завтра я никуда не уеду, а если всё же решу посреди ночи перебраться в какой-нибудь другой трактир, то обязательно потом сам разыщу их, Ги и его спутник покинули «Иерусалимский лев» и направились в сторону цитадели. А я направился в свою комнату и, не раздеваясь, повалился в постель.
То, что пить много, — вредно, известно всем. Наверное, поэтому под утро мне и приснился очень неприятный сон…
…Я снова в высоком зале с колоннами. Трудно дышать. Воздух одновременно и холоден, и горяч.
В конце зала — возвышение, вокруг которого стоят люди в тёмных рясах наподобие монашеских. Длинные капюшоны скрывают лица.
Я отталкиваю кого-то, обхожу чью-то спину…
На возвышении совокупляются двое. Женщина — внизу, её руки прикручены верёвками к железным скобам. Ряса мужчины — судя по всему, он один из этих «монахов» — поднята до середины туловища. Из горла вырывается хриплое рычание. Он двигается в бешеном темпе.
Потом… Что-то происходит. Мужчина начинает меняться. Спина и ноги покрываются тёмной шерстью, лицо, доселе скрытое капюшоном, вытягивается вперёд, руки превращаются в когтистые лапы, которые рвут кожу женщины. Он двигается, как животное.
Рот женщины широко раскрыт. Кажется, она кричит, но здесь царит безмолвие. Ни боль, ни отчаянье, ни громкие крики не в состоянии его разорвать. Как будто бы она кричит в вакууме.
В момент экстаза получеловек-полузверь перегрызает ей горло. Впивается зубами в грудь. Рвёт кожу и мясо.
Он поворачивает окровавленную морду к зрителям, по-прежнему неподвижным. Несмотря на то что человеческого в нём почти не осталось, мне вдруг кажется,
Лицо кажется знакомым. Я вглядываюсь…
Нет. Не может быть.
Я отворачиваюсь.
Один из «монахов», мой сосед, берёт меня за руку. Ладонь — хрупкая и нежная. Это рука женщины.
Хотя я не успеваю разглядеть её лица, у меня возникает чувство, что я уже встречался с ней когда-то…
Проснувшись, я долго лежал без сна. Во рту был вкус крови.
На завтрак трактирщик порадовал нас с Тибо овсянкой, связкой колбас и изюмом.
А после завтрака приехал Ги де Эльбен, и мы отправились в резиденцию виконта.
Следующие несколько дней я провёл в Безье. Познакомился с местной верхушкой. Был представлен виконтессе Аделаиде. Она производила впечатление очень сильной и одновременно — утончённой женщины. Кроме того, она была потрясающе красива. Роже можно было только позавидовать. Я даже выдал что-то в этом роде — в виде комплимента. Похоже, виконтессу мои слова позабавили.
Поначалу с господином Пабло Верочелле познакомиться не удалось, поскольку как раз в день моего появления в резиденции Роже он, пребывая в сильнейшей злобе, оттуда уехал, перебравшись в местное епископство. Впрочем, я не слишком переживал по поводу того, что наше знакомство не состоялось.
Рассказывать о днях, проведённых в Безье, особенно нечего. Пили, разговаривали, играли в кости. Выражали своё восхищение госпожой Аделаидой, рассыпали любезности её придворным дамам. Годфруа ухаживал за какой-то дамой и навевал на нас скуку однообразными стихами, которые он сочинял и зачитывал вслух нам с Ги, желая узнать о своих стихах наше мнение. Несколько раз Ги просил меня сочинить что-нибудь для Годфруа, чтобы только тот отстал и успокоился, но каждый раз мне удавалось отшутиться. Стихи, блин… Я очень сомневался, что бессознательные навыки сьера Андрэ распространяются так далеко. Не хотелось даже и пробовать, чтобы ненароком не опозориться.
Вся эта весёлая жизнь продолжалась до тех пор, пока однажды утром, встретив Ги во дворе цитадели, я не обратил внимание на его мрачный вид.
— Опять эта итальянская крыса развонялась, — уловив повисший в воздухе вопрос, сквозь зубы процедил тамплиер. — Хочет, чтобы мы изловили каких-то мужиков. Придётся ехать. У-у, ненавижу…
— Так не езди.
— Надо. Вон, когда в Кастре были, тоже наплевали и не поехали. Так итальянец послал солдат. А деревенские приняли их за рутьеров. А народец здесь решительный. Половину солдат перебили, пока разобрались. Ясно, что никаких еретиков не обнаружилось. Нет, надо ехать.
— Далеко ехать-то?
— Да нет, — ответил Ги, — не очень. В какую-то там Общину… То есть не в общину, а деревня так называется — какая-то там Община…
Тут у меня в животе возникло очень странное ощущение. Ощущение было такое, будто бы я ненароком проглотил холодного морского ежа.
— В Севеннскую общину?
— Во-во, — натягивая перчатки, Ги искоса поглядел на меня, — слышал, что ли?
— Слышал… И кого вам надо взять?
— Старосту, двух-трёх селян побогаче, а также всех, без разбору, кто открыто сознаётся в ереси… Ну и, само собой, «чистых» проповедников — если застанем их там, конечно. Говорят, что они там часто появляются и живут подолгу.