Рыцарь курятника
Шрифт:
– А я была в том экипаже, в который вы садились, – продолжала Бриссо, – возле меня сидел де Рие, а напротив – барон де Монжуа. Когда вас арестовали и увезли, смех прекратился. Монжуа выскочил из экипажа, говоря нам: «Мы довольно смеялись – теперь надо постараться, чтобы Морлиер приехал в нам в Версаль. Я берусь за это!» После этого мы все уехали, а барон остался освобождать кавалера Морлиера.
– Он это сделал только полгода спустя, – сказал Морлиер.
– Итак, Монжуа остался один? – спросил граф.
– Да.
– На другой день в котором часу вы возвратились в ваш домик?
– Я вернулась только через неделю.
– Как это?
– Катавшись по пруду, мы устали. Граф де Шаролэ принял нас в своем Версальском отеле; мы отдохнули несколько часов, а потом, вместо того чтобы поехать в Париж, отправились в замок Фоссез, где должны были охотиться. Мы возвратились через неделю.
– И как там, в домике на улице Вербуа? Все было в порядке?
– Все.
– И вы ничего не узнали? Слуги ничего вам не сказали?
– Я узнала, что барон де Монжуа отправил четырех лакеев освобождать Морлиера; он оставался один с горничной. Но я узнала потом, что субретка, вступив в любовную связь с Сен-Клодом, камердинером графа де Шаролэ, ушла из дома тотчас после моего отъезда, зная, что я не вернусь домой.
– Так что в эту ночь Монжуа оставался один в вашем доме?
– Я так полагаю, но утверждать не могу.
– И вы не имеете никаких других сведений?
– Никаких.
– Вы сказали мне все, что вы знали?
– Решительно все.
– Однако вы видели потом Монжуа?
– Часто и даже накануне того дня, когда его нашли мертвым, с грудью, пронзенной шпагой.
– Разве он был убит на дуэли?
– Кажется.
– Известно кем?
– Этого так и не смогли узнать, – отвечал Морлиер. – Когда подняли его труп, увидели, что он мертв уже несколько часов: он получил удар шпагой, но довольно странный удар.
– Почему странный?
– Обычно удар шпагой наносится сверху вниз и прямо, вот таким образом…
Морлиер приподнялся и сделал рукой несколько движений, как искусный фехтовальщик.
– Но этот удар, – продолжал он, – был нанесен снизу вверх и как-то наискось, можно предположить, что противник встал на колени и уперся в землю левой рукой…
– Вы, значит, рассматривали рану? – спросил граф.
– Да. Рие, Лозен и я, прогуливаясь, нашли тело бедняги Монжуа. Я так и вижу его лежащим на сырой земле, хотя минуло уже пятнадцать лет… Это было в 1730 году, тридцатого января, в самую годовщину моего ареста!
– У него не было наследников?
– Никаких.
– И родственников?
– Ни одного.
– Никто не принимал в нем участия, чтобы постараться за него отомстить?
– Нет. Таинственная смерть Монжуа наделала много шума, потом о ней перестали говорить.
– А!
Произнеся это восклицание, граф А. сделал движение головой, показывавшее, что у него мелькнула какая-то мысль. Он остался мрачен, задумчив и безмолвен, потом медленно проговорил:
– Ла Морлиер и вы, сударыня, обратитесь в последний раз к вашим воспоминаниям: 30 января 1725 года, когда вас арестовали, кавалер, барон де Монжуа остался один, совершенно один из всех бывших за ужином, кроме вас, Морлиер, так как вас арестовали.
– Один, – отвечал Морлиер.
– Один, я это знаю точно, – прибавила Бриссо, – потому что все остальные были в Версале.
– И никто не отлучался ночью?
– Никто, я за это поручусь. Монжуа и Морлиер только и остались.
Граф встал.
– Хорошо, – сказал он.
Он оставался с минуту неподвижен и молчалив, потом сделал знак рукой и сказал:
– Виконт де Сен-Ле передаст вам мои приказания.
Он вышел.
Морлиер, Бриссо и Сен-Ле остались одни; первые недоумевали и как будто спрашивали себя: верить ли им сцене, только что происходившей? Сен-Ле подошел к ним с улыбкой на губах и положил руку на эфес своей шпаги.
– Что за дьявол этот человек? – воскликнул наконец Морлиер, всплеснув руками.
– Позвольте мне дать вам обоим хороший совет, – сказал Сен-Ле. – Исполняйте в точности все, что вам прикажет граф. Поверьте, я даю вам дружеский совет.
Ночь была очень темная; на набережной Феррайль ничего не было видно, слышался только глухой рев Сены, волнуемой сильным западным ветром.
По набережной медленно шел человек, закутанный в плащ, надвинув шляпу на глаза. Остановившись, он повернулся и сказал сам себе:
– Монжуа умер – я убил его! Рука семнадцатилетнего ребенка наказала за преступление гнусного убийцу! Монжуа умер и не оставил никого, чтобы отомстить за себя. Но кто помог ему совершить преступление?
Мужчина скрестил руки на груди:
– Монжуа был не один. До сих пор я мог сомневаться, потому что не знал, как преступление было совершено, но теперь сомнения прочь! Положение веревки, положение скелета…
Он снова остановился, продолжая монолог с самим собой:
– Один человек не может обвить таким образом веревку и задушить; крики жертвы и усилия ее, чтоб защищаться… наконец, борьба, та страшная борьба, как бы ни были неравны силы того, кто убивает, и того, кто должен быть убит… Потом за несколько часов вырыть могилу… зарыть труп… приготовить известь… привести все в порядок… загладить все следы… Это невозможно… В одиночку этого не сделать.
Он опять пошел медленной походкой, склонив голову, еще плотнее закутавшись в плащ. Ветер усилился, и под арками Нового моста вода белела от пены.
– Кто были сообщники этого человека? Были ли с Монжуа люди, интересы которых требовали совершить это ужасное преступление?.. Потом… Откуда взялось это странное сходство между убийством моей матери и покушением на убийство Сабины? О-о! Бедные женщины! Сколько должна была страдать моя мать, если с ней за несколько часов могли совершиться такие превращения!.. Моя мать, моя невеста, обе пораженные в ночь на тридцатое января, в тот же час, через двадцать лет. Рука, поразившая мою мать, была наказана моей рукой. Но кто поразил Сабину и зачем?