Рыцарь Леопольд фон Ведель
Шрифт:
Анна подошла к нему и взяла его руку: крупные слезы катились по ее щекам.
— Скажи мне, — сказала она тихо, — правда ли то, о чем пишет этот человек?
Леопольд опустил голову.
— Это правда — и я в отчаянии!
Анна застонала было, но затем, сделав над собой страшное усилие, она подавила свое волнение.
— Есть ли какая причина, смягчающая твою вину? Можешь ли ты чем-нибудь оправдаться? О, если это возможно, Леопольд, тогда мне больше ничего не надо и я попру ногами насмешки и презрение света!
— Я могу оправдаться, — сказал он слабым голосом, — могу ясно показать, как случилось то, что ныне преследует меня как проклятие, но я могу сказать это только моей жене! Девушке — никогда!
— Это все, что ты можешь мне сказать?
— Все, пока ты не моя жена!
— Этого никогда не будет, Леопольд! — застонала она. — Я тебе останусь верна, буду всегда любить тебя и в доказательство никогда не сниму с себя ожерелье, которое ты надел на меня на Плонинском озере, — но твоею женой я никогда не буду! Если бы я одна только знала о твоем проступке, любовь моя была бы настолько сильна, чтобы простить тебя, но позор публичен, я не чувствую в себе довольно мужества и силы, чтобы нести его с собой! Мы теперь расстанемся, чтобы никогда более не встречаться! Умоляю тебя только об одном: не ищи меня! Если же мы случайно встретимся, избегай меня, потому что твое ожерелье будет тебе говорить, что ты разрушил мое счастье!! Прощай навсегда! — Она пожала ему руку и повернулась, чтобы уйти.
— Анна!!
Она остановилась.
— Что вы желаете, господин рыцарь? — сказала она холодно.
— Немного! — ответил он хриплым голосом, — От кого вы получили это драгоценное письмо?
— Письмо это попало в руки Сидонии!
— Красной чертовки!! — закричал Леопольд и вскочил с места.
— Она показала его всем на последнем придворном балу, затем отдала его Бото, чтобы он привез мне этот свадебный подарок! Женщина, господин рыцарь, способна простить любимому человеку все, кроме позора и презрения, которые он сам навлек на себя и которые будут сопровождать его до гроба!
— На это отвечу вам лишь одно: даже в эту страшную минуту следовало бы вам, если у вас столь твердый характер, обдумать хладнокровно ваше решение. Жена, любящая искренне своего мужа, не поставит ему в вину то, что он совершил до женитьбы, будь это даже грех. Моя же совесть чиста от греха! Я уйду теперь; завтра же, после моего возвращения, если я найду тебя еще здесь, это будет знаком, что ты меня простила! Если же дом моих отцов будет пуст — впрочем, тебя моя участь не интересует. Если ты после всего, что было между нами, можешь еще от меня отказаться, значит ты никогда не принадлежала мне всей душой! Может быть, по ту сторону гроба ты будешь больше чувствовать!!
Он поднял письмо Ахмета и, взглянув на нее пламенно, вышел из зала. С трудом поднялась Анна опять по лестнице и возвратилась к своим.
— Все кончено — он признался! — С этими словами она упала в кресла и горько заплакала.
Леопольд пошел по дороге, ведущей в Шниттерсгоф, не обращая внимания на изумленные взгляды встречавшихся ему людей и на их удивленные восклицания. Придя туда, он постучался у ворот, Сара отворила ему, и он, шатаясь, вошел в ее дом.
— Что с вами, господин мой? Что случилось?!
— Вот это письмо из Палестины было моей свадебной радостью! Ха-ха-ха! Я думаю, что сойду с ума!
— Кто этот изверг, осмелившийся дать ей это послание?
— Известно кто! Красная чертовка, погубившая Буссо! Обер-гофмейстерша! Она сама! Она убивает и меня! Да что! Пусть все пропадает!
— Что вы будете делать?
— Я останусь тут до утра. Если же она уедет с матерью и братом, тогда я опять пойду странствовать и навсегда останусь скитальцем.
Леопольд сидел большею частью молча. Сара предложила ему съесть что-нибудь, но он отказался. Не желая беспокоить его, она принялась прибирать какие-то вещи. Наконец она села в комнате нижнего этажа и написала несколько писем на еврейском языке. Под вечер послышались сверху тяжелые шаги, рыцарь вошел к ней.
— Уехали, — сказал он мрачно. — Они направились прямо в Штатгарт, проехав даже Фюрстензее. Теперь все решено! Попрошу тебя только об одном: можешь ли ты доставить мне векселя от штеттинских евреев для Испании, Португалии, Франции и Нидерландов?
— Я уже подумала об этом, письма готовы, остается лишь вписать суммы и названия местностей.
— Я еще сегодня сообщу тебе об этом через Юмница. Когда векселя могут быть получены из Штеттина?
— Через три дня.
— На четвертый день я уеду! Прощай, Сара, охотно бы сказал — навсегда!
— Вы больше не придете ко мне, господин мой?
— К чему же? Всякий лишний час, проводимый мною на родине, только увеличивает мое мучение, ты же не можешь помочь мне. Да хранит тебя Бог, Сара! — Он протянул ей руку, она ее поцеловала и грустно наклонила голову.
— Десница Божия да хранит вас!
По уходе рыцаря Сара подбежала к окну и посмотрела ему вслед.
— Ты прав, несчастный! Я не могу тебе помочь, ведь я не больше чем еврейка! Отмстить за тебя я могу!! Я все-таки уехала бы отсюда, уехала бы из горести и зависти! О Анна, глупышка, я больше не завидую тебе! — Она упала на колени, обратив лицо к заходящему солнцу. — Великий Бог моего рассеянного народа, судящий живых и мертвых, призываю Тебя! Ты, который допустил Сарагосское преступление и отомстил за него на развалинах Дотиса, помоги также твоей рабе отомстить за это гнусное дело! Затем прекрати мои страдания!
Она поднялась и начала с мрачным видом укладывать свои пожитки. Пришел Юмниц и сообщил ей нужное для счета векселей. Грустный вид его показывал, что ему все было известно. Сара молча заполнила векселя и отдала их Николасу.
— Когда вы на третий день воротитесь из Штеттина, разройте немного землю около ворот, там вы найдете ключ. Мой Гозен уже будет пуст.
— Вы тоже хотите уехать?
— Навсегда.
— За ним?!
— Нет, и потому молчите! Меня больше не увидят, но, может быть, услышат обо мне в Кремцове!!!
В полночь выехала из ворот на высоко навьюченной кляче плотно закутанная амазонка, она повернула на дорогу, по которой несколько часов тому назад промчался Юмниц. С тех пор Шниттерсгоф оставался пуст.
На четвертый день Леопольд оставил Кремцов. Он проехал черев Фюрстензее, где оставался полдня. С величайшим хладнокровием сообщил он Гассо и Гертруде о причинах разрыва, и супруги вполне поняли их важность. Когда при прощании позвали девушек и рассказали им, что свадьбы не будет и дядя опять отправляется странствовать, старшая залилась слезами. Мари же стояла как окаменелая, вдруг она бросилась на шею Леопольда: