Рыцарь умер дважды
Шрифт:
Я снова улавливаю двоякий смысл слов и вздрагиваю. Почти так же вздрагивает орел, в свою очередь отступивший от прикосновения чужой руки.
— Ты не сделаешь этого. Ты никогда не лжешь, Кьори Чуткое Сердце.
— Не лгу. И не предаю. Никогда!
Звук, изначально показавшийся сдавленным рыданием, — истеричный смех. Девушка стоит и заливается, пьяно качается, повторяя: «Не предаю… не предаю…»
— Эй… малышка! — Орел встряхивает ее за плечи. — Не пугай меня! Перестань!
Смех стихает так же неожиданно, как зародился. Отголоски душит всхлип, а может, вздох.
— А ты не зли меня, Ойво. Не зли.
Молчание. За это время я успеваю выпрямиться: пыль забила горло, заставила слезиться глаза. Голос девушки по имени Кьори снова раздается, когда я уже осторожно выступаю из-за койки.
— И не забудь: ты еще не исполнил долг, за который получил мою помощь.
— Не пора ли мне узнать его суть?
— Не пора.
— Ты с каждым днем все страннее. — Тон орла почти участливый. — Да что с тобой? Союзникам нужно доверять. Мы, по крайней мере, действуем во благо.
— Оставь это. — Вспышка злости, и вспышка смеха, и само пребывание здесь будто бы смертельно утомили ее. — Оставь свое «благо», оставь все.
— Ладно, мы еще вернемся к этому. — Сказано скорее из упрямства; именно так отец всегда сдается под напором матери. — Что теперь?..
— Теперь нужно исправлять вашу ошибку.
— Какую?
— Ту, что спряталась за стеной.
Ошибку. Ошибка — я. Замираю, отступаю обратно к койке. Опускаюсь на пол, вовсе ложусь, скрючиваюсь подобно зародышу. Пусть решат, что я мертв. Пусть подумают, что их появление не только лишило меня рассудка, но и остановило сердце. Пусть…
— Убить его? Я могу сам. Эйро все равно выдал себя…
Стискиваю зубы, чтобы не кричать. Удивительно: я думал сам распрощаться с жизнью еще не так давно, а ныне немо взываю к Господу с мольбой пощадить меня, укрыть. И Бог слышит. Он все еще слышит отверженного, отчаявшегося сына.
— Нет. — У милосердия Господа голос, полный тепла. — Он очень напуган, этот человек, ослаб так, что даже не зовет на помощь. А значит, он сможет слушать. Этого хватит.
— Слушать, — эхом вторит орел, и я понимаю: в привычном слове — какой-то тайный смысл. — Я вот силен. И я тоже послушаю. Люблю, когда ты дудишь в эту свою…
— Тише, тише, Ойво. Время идет. Время… время всем спать…
Миг, превративший последнее слово в трель, ускользает: его крадет ветер. Сжавшись на полу, по-прежнему ощущая боль в коленях, дрожа, я открываю глаза — веки будто поднимает мягкая рука. Это невозможно, мы так далеко… но я вижу ее в оконном проеме — бледное создание, совсем не напоминающее зверя, похожее на дриаду. Тонкая, темноволосая. В провалах глаз нежная жалость, и ветви плюща пугливо вьются по шее, вырастая из-за заостренных ушей. Ласкают свирель пальцы, помогая рождаться музыке. Самой красивой, какую я слышал.
— Я знаю, каково бояться. — Слышится мне, и замирает сердце. — Я знаю, как порой хочется забыться. — Черные глаза полны слез, и все мое существо откликается. — Я знаю, что это — неволя. — Она смыкает ресницы, и, будь она в беде, я собрал бы все силы, чтобы ее спасти. — И я помогу тебе. Помогу. Я не могу помочь сама себе, но ты будешь жить. Жить. Спи и забудь этот сон… забудь нас…
Я лежу, уже не скорчившийся — распятый на камне. Я жадно вбираю хрупкие созвучия, дышу каждым переливом, слушаю, любуясь отрешенным лицом, дарящим успокоение, как дарит его лишь молитва. Спать… спать… Без сновидений. Подобно мертвецу.
— Спасибо…
Едва ли она видит, как шевелятся мои кровоточащие, грязные от пыли губы. Едва ли слышит. Едва ли… ведь она привиделась мне, привиделась, как орел с серебристыми глазами, как волк с монетой на шее, как другие демоны, плясавшие в небесах. Но Господь спас меня.
— Прощай.
Она подносит палец к губам и исчезает. С ней немеет и меркнет мир.
5
САЛЕМ
— Извините, мистер Редфолл, я ничего не знаю об этих ваших… чудищах. И, извините вдвойне, не потерплю грязных инсинуаций об осквернении могил. Мы артисты! Артисты, понимаете вы?
— Понимаю. Я выполняю свою работу, сэр.
— Работу… Ха.
Остановившись на палубе, Бранденберг всплескивает руками; это скорее угрожающий, чем экзальтированный жест. Дружелюбие улетучилось, едва выяснилась причина появления шерифа на «Веселой весталке». Пока индеец пытался чего-то добиться от капитана-директора, подслушанные обрывки их невеселого разговора расползались по судну. Труппа, и без того возбужденная, заволновалась еще больше. Мне, осознавшему все с самого начала, оставалось ждать. Я предчувствовал: со мной захотят поговорить лично, не могут не захотеть. О странных вещах всегда говорят со странными людьми, надеясь, если не на помощь, то хотя бы на понимание.
Только что мое ожидание наконец кончилось: оскорбленный Бранденберг гордо удаляется, а шериф поднимается на крышу.
— Мистер Райз, уделите мне пару минут?
— Всегда к вашим услугам. — Стараюсь улыбнуться. — Выпьете?
— Нет. Даже не зайду. Просто задам несколько вопросов.
— Как знаете. Тогда еще подышу с вами воздухом.
У краснокожего усталый вид. В первую встречу он тоже казался усталым, но то была скорее печать человека, много и плодотворно работающего на свой город и пребывающего в сравнительной гармонии и с ним, и собой. Теперь же Винсент Редфолл, осунувшийся, давно не мывший длинные густые волосы, напоминает бродягу или покойника. Впрочем, он неизменно прямо держит спину, невозмутим и голос:
— У меня вряд ли получится надолго вас отвлечь. А у вас… — вздох все же звучит, — помочь.
Равно как и у тебя — мне, приятель. К сожалению.
— Начнем с простого. Не знаете, вся ли труппа после первой Мистерии ночевала на корабле? Никто не уходил на берег? Вы ведь наблюдательны, мистер Райз.
О да. Наблюдателен. Настолько, что знаю обо всех бедах этого города, хотя предпочел бы не знать. Об оскверненной могиле — могиле Жанны. О ложном признании в убийстве: едва увидев на представлении мальчишку, я нашел метку вождя в его душе. И даже о летающих над городом «демонах»: орел, и волк, и прочие присягнули мне на верность давно. Жанна звала их друзьями. Не она ли показала им лазейки сюда? Впрочем, как, если она мертва? Да, Жанна мертва, не вернулась, не могла. Пора забыть о ней, сосредоточиться на единственном, чем я располагаю. На Эмме. Эмме, которая сойдет от ожидания с ума, если Мильтон не приедет поскорее. Его нет седьмой день, тиф в Гридли, городе ниже по реке, не отступает. С девчонкой лишаюсь рассудка и я: в Агир-Шуакк скоро сезон Дождей, лощину заболотит, змеи обозлятся, и до меня куда труднее будет добраться. Что если…