Рыцарь умер дважды
Шрифт:
— Что мы можем отдать тебе за нее? И за мальчика?
…В волосах пленницы дрожали ветви плюща; она казалась чахлой и болезненной. Я не придал ей значимости и более того, собирался, если празднество принесет хоть один приятный миг или благое знамение, подарить и девчонке, и, может, ее соратнику жизнь. Я давно пресытился казнями. Но… стоило ли дарить то, за что готовы платить? Тебе, вытершей рот после моего поцелуя? Как жалко это было, Жанна. Как лживо. А как ты дрожала, как забывала о ссадинах, как склоняла голову, открывая
— Не вы. Ты. Даже таская кого-то на привязи, ты платишь за все сама.
Ты молча отвела глаза. Сколько ты уже избегала меня, сколько ставила меж нами своих соратников? Сегодня не выйдет.
— Я готова. — Ты снова привстала на носки, коснулась моего рукава. — Ее жизнь бесценна, проси чего угодно, только, пожалуйста…
Ты запнулась. Блестели тлеющие цветы в старых лампах, их свет отражался на твоем доспехе и бился в глазах. Почему ты так унижалась за девчонку? Как она могла занять место в твоем сердце? Ты не молила так за своего Вайю. Не бледнела. Не теряла слов.
— Не держи ее там долго. — Ты закусила губы. — Она боится темноты. И злых людей. Ее дух — не дух воина. Ей нужен свет.
Совсем как сестра, о которой ты порой говорила. Сестра, оставляемая дома. Это вело твою любовь? Слепое желание хоть на одной стороне, хоть перед кем-то слабым и доверчивым не быть виновной? Дома ты должна была лгать той, с кем вышла из одной утробы. Здесь могла еще спасти от гибели сердечную подругу. Я усмехнулся. Жанна… никого мы не любим горячее, чем свои отражения и отражения своих ошибок. Людей иных нам любить очень трудно.
— Я отпущу ее, когда наступит утро. Думаю, она проживет этот срок.
— Спасибо тебе. Чего ты просишь?
Голос — тень голоса. Ты отпустила меня, но не отступила, и я взял тебя за руку сам. Стальная чешуя шла ровным плетением до самого запястья. Удивительно, что когда-то в этом мире творили такие доспехи, такие клинки, а ныне забыли, как добывать руду. Удивительно, что у тебя едва ли не последние из этих предметов, знакомых мне по романам о рыцарях и трактатам о войнах. И удивительно… но сегодня эти вещи тебя не защитят.
— Я хочу, чтобы ты провела со мной эту ночь. Как женщина проводит ее с мужчиной.
— Что?..
Ты отшатнулась и оступилась; я удержал тебя — ненастойчиво, лишь слегка сжав руку. Внизу, на площади, стояли зрелые и молодые воины, собиравшиеся к кострам; выходили из больничной башни целительницы, ласково ведущие своих готовых к посвящению учениц. У всех в уборах пестрели перья и орхидеи, все надели лучшие наряды, зачесали волосы и раскрасили лица. Ты, в доспехе и белом плаще, простоволосая, бледная, отчаянная, была прекраснее.
— То, что ты слышала. Ничего иного.
— Снова грани? — Губы дрогнули, но ты не вырывалась, не отступала, точно прикованная. — Тебе мало?
— Они бесконечны, даже смерть — одна из них.
Но эта будет последней, я чувствовал. Так или иначе, последней для нас и круга, по которому мы ходим.
Ты молчала. Белая Сойка — внизу, в толпе тех, кого подбадривал перед инициацией, — посмотрел на меня поверх плеча какого-то мальчишки. Люди ждали, чтобы я повел их, не тревожились даже твоим появлением: знали, что ты почтительна к нашим традициям. Куда почтительнее, чем я. Ведь в эту ночь Созидания я просил крови.
— Я должен быть с моим племенем. Но когда танцевать у костров останутся только молодые, я вернусь. Надеюсь, что встречу тебя здесь. Если нет…
Ты наконец освободилась. Ты неотрывно глядела на меня и сжимала правой рукой трясущееся запястье левой.
— Она погибнет. Можешь не оканчивать таких простых истин. Я поняла тебя. Я приду.
Миг — ты взмыла и стремительно скрылась за башнями. Движение — я шагнул навстречу своим людям, улыбаясь или кивая всем, чей взгляд встречал. Звук — барабаны запели так, что зов уже невозможно было не слышать. Но я не слышал почти ничего.
Я не слышу ничего и теперь — в комнате, где увядают тлеющие цветы. Ты здесь, со мной, обнимаешь ослабшей рукой и не можешь поднять голову. Я целую тебя в висок. Шепчу имя, которое стал произносить вместо другого не так давно.
— Джейн…
Несколько шагов — просто отступить от Саркофага, невыносимы даже падающие длинные тени. Несколько шагов — подгибаются твои ноги, и, подхватив, я скоро опускаю тебя на край постели, все еще держа за плечи, прижимая к себе.
— Ты вернулась. Слава богам.
Бледная, почти бесплотная, неуловимо похожая на образ с ваших старых полотен, на женщин, истерзанных за веру в Человека с креста. Я целую твои губы, осторожно приподняв ладонями лицо; ты отвечаешь, но это бессильный, угасающий поцелуй. Ты еще слишком далеко; безнадежная даль в каждом касании дрожащих пальцев к волосам и скулам. Ты — слепая, прозревающая заново, но забывшая, как глядеть. Ресницы опущены, лишь иногда под ними вздрагивает свет — свет жизни, не похожий на сияние Разумных Звезд за облаками.
Я выведу тебя назад, Джейн. Выведу. И не оглянусь там, где оглянулся Орфей.
Ты разучилась даже дышать, — так слабо вздымается грудь. Я хочу отдать тебе свое дыхание и забрать боль, от которой не укрыл. Но все, что я могу, — держать тебя в объятьях, и касаться губами губ, и заклинать: «Все пройдет, все предначертано, и я с тобой». Запах цветов Той Стороны окутывает нас, как когда-то — запахи дождя и крови. И позже — запахи костров.
– pul-mami-